– Ты спрашиваешь, почему я так переживаю за внешность Фиры и Ильи?… Я не переживаю, я сожалею. Когда рос ты… ну, в общем, то что ты уродился таким как ты есть, стопроцентным евреем, талантливым, но не красавцем, это было вполне ожидаемо. И дед твой и прадед великолепно считали. В своем магазине они могли обходиться без счет и всяких записей, и ни когда не ошибались ни на одну копейку. Ну и я… я когда в школе учился, а потом в институте всегда был отличником по математике. Вот и результат – ты унаследовал развитые твоими предками способности. Ну, а если ты помнишь фотографии дедушек и прадедушек, бабушек и пробабушек, то так же станет ясно, откуда у нас с тобой такая внешность. Так вот, для чего я так хотел, чтобы ты взял в жены именно Софу!? – вдруг повысил голос Михаил Израилевич.
В гостинной, где отец сидел на тахте, а сын на мягком стуле, повисла пауза, Лев Михайлович ждал, что еще скажет отец, а тот вдруг замолчал.
– Наверное узнал, что в ее родословной, тоже имеются какие-то уходящие вглубь поколений традиции. Ее же родители гуманитарии были… Неужто хотел видеть внуков этакими всесторонне одаренными вундеркиндами!? – с улыбкой предположил Лев Михайлович.
– Чушь ты говоришь сынок, или специально надо мной смеешься. Отец Софы, в молодости его звали Иоська-недотепа, был далеко не семи пядей, да и мать тоже… Они правда оба были удивительно усидчивые и старательные, но талантов особых Бог им не отпустил, – Михаил Израилевич огляделся по сторонам, словно опасался, что его могут подслушать уже умершие родители Софьи Иосифовны. Но в квартире кроме них никого не было, а до прихода невестки и внуков оставалось еще не менее пары часов. – Тут совсем другое. Тебя ни разу не мучила мысль, почему твоя Софа фигурой совсем не напоминает еврейку?
Лев Михайлович, никак не ожидавший такого вопроса удивленно воззрился на отца и по его глазам безошибочно определил, что тот хочет сообщить ему нечто еще более неожиданное и важное. На вопрос он отреагировал вопросом:
– И почему же?
– Дело в том, что я узнал… еще от твоего деда с бабкой, что в жилах твоей Софы течет не только еврейская кровь, но и русская, и не какая-то там плебейская, а самая настоящая господская, дворянская. У ее бабки в девичестве, когда она училась на каких-то курсах, тогда ведь модно это было, вот молоденькие взбалмошные бабенки и подавались в эти самые курсистки. Жила она где-то в не то в Курске, не то в Брянске, квартиру снимала, и там у нее случился роман с молодым помещиком. Помещик, естественно удовлетворил свою похоть и ее бросил, и она беременная не кончив курсов вернулась в Сурож. А уж там, чтобы позор прикрыть отец ее срочно выдал замуж за приказчика из своей рыбной лавки. Тот происходил из бедной еврейской семьи, ну и согласился смыть позор за хорошее приданное и долю в торговле. Потому мать Софы официально вроде бы родилась от еврея. В ней самой ее половина русской крови как-то не очень была заметна, зато куда сильнее проявилась в дочери. Ну, это ты и сам можешь видеть, – Михаил Израилевич в бессилии откинулся на спинку дивана, вид его был усталый, он словно сделал какую-то тяжелую работу.
– Н-да… вот так новость, – ошарашено почесал затылок Лев Михайлович и сняв очки отрешенно уставился куда-то в непогоду за окном. – А сама-то Софа… получается, что совершенно не в курсе?
– Конечно… У них ведь в семье на это строгое табу наложено. Я сам-то случайно узнал, от матери твоей, а она в свою очередь своих родителей разговор тоже случайно подслушала. Потом я уж и сам справки осторожно наводил. Все точно – Софа на четверть русская, дворянка, хоть сама о том понятия не имеет. Да так может оно и лучше, потому что не мучается никакой раздвоенностью, как это часто случается у полукровок. А так, как я убедился, из нее получилась хорошая еврейская жена, – удовлетворенно заключил Михаил Израилевич.
– Погоди отец, но это как-то все… Ты знаешь, я бы не сказал что она и на русскую похожа. Может тот помещик вовсе не русский был? – выразил сомнение Лев Михайлович.
– Лева ты за свою жизнь видел в основном только один тип русских. Был и другой… до революции. Ты же знаешь среди русских, как в любой другой нации имелась небольшая прослойка, которая на протяжении многих поколений не занималась тяжелым физическим трудом. Как нетрудно догадаться – это дворяне. И если мужчины-дворяне еще в какой-то степени развивали физическую силу, служа в армии, обучаясь владеть оружием, верховой езде, то женщины-дворянки, не работали и потому не имели особых физических нагрузок, но с другой стороны чисто женскую функцию деторождения они выполняли, и часто имели по-многу детей, ничуть не меньше простолюдинок. Оттого в первую очередь в среде помещиков появился этот особый женский тип, как результат легкой жизни, хорошего питания и частых родов. Такой тип Лев Толстой передал в образе Анны Карениной. Помнишь, маленькие ручки, маленькие ножки, узкие, но полные плечи, широкие бедра и пышные формы… У твоей Софы точно такая же фигура, она ей через мать от того помещика досталась, от его древа…
9
После того субботнего разговора уже не только отец горел желанием пообщаться с сыном наедине, но и сын… Лев Михайлович теперь старался не задерживаться без особых причин на работе, потому что появилось нечто, что тянуло его уже домой. Он открыл для себя то, о чем не догадывался всю свою предыдущую жизнь – как интересно общаться и обмениваться мыслями с собственным отцом. За те полторы недели, что Михаил Израилевич пробыл в гостях у сына после той памятной субботы, они редкий вечер не находили возможность уединиться, когда все остальные домочадцы бывали чем-то заняты: кухонными делами, смотрели телевизор, делали уроки… Но все же откровенно делится мыслями они не могли, ибо их вполне могли услышать и Софья Иосифовна, и дети… И лишь еще один раз, когда вечером Софья Иосифовна задержалась в школе на родительском собрании, а дети до поздна гуляли на улице они вновь получили возможность свободно продолжить тот свой «субботний» разговор. Лев Михайлович заговорил о детях:
– Теперь я понимаю, почему Фира так сторонится евреев. У нее все подружки русские, да и мальчишки с которыми она как-то контачит тоже. Она на инстинктивном уровне отторгает многое, что так или иначе связано с евреями. Особенно любит на этой почве доводить мать.
– Ты хочешь сказать, что та осьмушка русской крови, что в ней течет, пересилила всю остальную еврейскую, – сделал вывод из слов сына Михаил Израилевич.
– В ее умонастроении – безусловно.
– Лева в этом нет ничего плохого, так как ни что иное, как одна из форм выживания. Мы ведь не имеем равных в деле выживания. Нас гоняли, унижали, уничтожали, а мы все равно выживали, находили места, страны, где можно жить и растить потомство. Наши далекие предки были современниками древних египтян, вавилонян, ассирийцев и многих других. Где те народы? А мы вот они, сохранили себя и свое первородство. Мы живем уже совсем в другом мире, среди куда более молодых чем мы народов. Они моложе и сильнее нас, но мы мудрее, опытнее. Пройдут еще тысячи лет, и многих из существующих ныне народов тоже не будет, появятся другие, а мы, мы останемся, став еще старше и мудрее. Но чтобы поддержать наше стареющее тело и не превратиться в некое подобие уелсовского «великого лунария»… Помнишь, ты в детстве любил читать фантастику и роман Уэллса «Путешествие с Земли на Луну», и там описано, что луняне так развили свои мозги в ущерб развитию тела, что с трудом передвигались на своих хилых ножках едва перенося свои огромных размеров мозги. Так вот, Лева, потому нам и необходимы эти контакты с более молодыми народами, чтобы вливать в наше стареющее тело молодую здоровую кровь. И такое постоянно случается, иной раз даже через насилие. Знаешь, что нам пришлось пережить в Гражданскую войну? О том не принято говорить, но нас местечковых евреев грабили, убивали и насиловали все кому не лень, и белые, и красные, не говоря уж о всяких там зеленых и прочих бандитах. И среди наших родственников были пострадавшие, и далеко не все еврейские женщина в Суроже не стали рожать после тех насилий, любыми способами избавляясь от плода…
Лев Михайлович внимательно слушал отца. Все это так не походило на то, что он слышал от него в детстве и юности, не говоря уж о том, что он изучал по гуманитарным дисциплинам в школе и институте, что он читал в газетах, слышал по радио и смотрел по телевизору. И весь тот официоз, сейчас становился для него таким мелким, локальным и даже каким-то несущественным, на фоне той глобальной идеи, которую ему рисовал отец. Этот невзрачный, скромный, и казалось бы стопроцентный советский пенсионер, сейчас ворочал в своей голове не «десятками губерний» как Ленин в стихотворной поэме Маяковского, а тысячелетиями, судьбами всего человечества. И в сравнении собственные переживания Льва Михайловича, связанные с работой, его радиовзрывателем, казались такими мелкими, несущественными…
