Федор Коровин счастливо избежал маяты, которая терзает сейчас Антона. Деревенский настрой жизни принят Федором без всяких оговорок, таким, каков он есть. Может, потому, что родился и рос в семье, где никогда не искали выгоды, а работали — неторопливо, но упорно и много. Коровиных вроде бы и не замечали в деревне, пока не возникала в них нужда. Прошлой зимой Сергей долго носился с идеей устроить вечер чествования рабочей, колхозной то есть, династии. И когда стали гадать и рядить, с кого начать, оказалось, что по всем статьям подходят люди с чисто деревенской фамилией — Коровины. Вот в этом клубе (он еще действовал) и проходил тот вечер. Первым на сцену поднялся дед Федора, за ним отец Федора, всю жизнь пробывший около колхозных лошадей, потом пошли два брата Федора, колхозные шоферы, две сестры Федора, колхозные доярки. Да сам Федор, да два дяди и тетка его, да десятка полтора двоюродных братьев и сестер… Всю сцену заняли. Начиная вечер, Сергей нисколько не отступил от истины, сказав, что на таких людях и держится колхоз.
Свое будущее Федор видит ясно и далеко вперед. Еще с год походить в холостых, потом жениться, устраивать свой дом, заводить, как у других, свое хозяйство, растить детей. Лучше, если их будет несколько, один за другим, без большого разрыва. Тогда семья получится дружная. Сам он будет работать на тракторе, каждый год повторяя одно и то же — пахать, сеять, убирать, снова пахать.
Из темноты появился Сергей. Теплый вечер и его вытолкнул за порог.
— Вижу, охрана клуба на месте, — заговорил Сергей. — О чем толкуете, мужички?
— Про всякую ерунду, — ответил Федор, а Андрюшка добавил:
— Федя пришел к выводу, что никогда не надо волноваться. Меня не трогают — и ладно.
— Чего, чего? — возмутился Федор. — Это когда я говорил?
— Говорить не говорил, а думал.
— И в мыслях не было!
— Извечная проблема, — засмеялся Сергей. Он подсел к ребятам, вытянул натруженные за день ноги. — Два года назад я сам как думал? Вот прибился к спокойному берегу, есть у меня одна печаль-забота — хлеб растить. Другое пусть другие делают. Но не получилось, да и не может быть такого. Всегда надо брать на себя чуть больше, чем хотелось бы.
— Осуждаешь серединочку? — Федор пытливо смотрит на Сергея. — А сам-то нынче тоже… Со стороны хорошо видать было. Ни вашим, ни нашим.
Сергей смутился, если бы не темнота, то ребята могли заметить, как покраснел агроном. Скандал в Заячьем логу, можно сказать, получился только по его вине. Еще до Журавлева и Кузина ему полагалось проверить поле и определиться твердо, а не мямлить что-то половинчатое.
— Поля еще плохо знаю, — ответил он Федору.
— А зачем же учился? — допытывается тот.
— Вот это уже интересно! — удивился Сергей. — Что-то сегодня меня целый день пытают: зачем я учился и чему научился.
— Правильно делают, — заметил Андрюшка. — Раз возникли подозрения, их надо немедленно проверить… А кого это земля плохо держит? Посмотрите на это явление!
Явлением был Григорий Козелков. Земля действительно плохо держала его, раскачивала, вот-вот уронит. Вытаращив остекленевшие глаза, Григорий то и дело припадал к забору, но все же добрел, хотел сесть рядом с Федором, но промахнулся, упал и задрыгал ногами.
Близко к вечеру, приняв для бодрости стакан водки, Григорий отправился к Журавлевым писать новый вариант Наташиного выступления. Учуяв водочный дух, Наташа прогнала его. «Привыкай, — сказал ей Козелков. — В субботу сватов пришлю». Услышав это, Иван Михайлович вышиб Григория со двора.
— Меня оскорбляют в лучших… чувствах, — бормотал теперь Григорий, едва ворочая языком. — Откровенно выражаясь… Журавлев самый… который… Теперь уже не звеньевой… Вопрос решен… Захар Петрович не уважает… Я не уважаю…
— Чего мелешь? — Сергей за шиворот приподнял Козелкова, привалил его к стенке. — Рехнулся с перепою? Чертей видишь уже?
— Нету чертей… Захар Петрович не уважает, — бубнил Григорий. — По этой причине…
Решив, что это как раз тот случай, когда дыма без огня не бывает, Сергей тут же отправился искать Кузина. Он опять говорил себе, что сам он виноват, сам оставил Ивана Михайловича по сути один на один с новым делом и ничем существенным не помог… Нынешний случай — опять промашку допустил. Не придал значения. Надо было немедленно собрать бюро, собрать коммунистов, общей силой, общим умом дать оценку конфликту.
Его бездействие рождает иные действия… Нет, не зря Иван Михайлович квелым его называет. В самую точку…
Сергей не заметил, как добежал до конторы. Впрочем, мог и не ходить сюда: кто в такое время будет сидеть в конторе. Плюнув с досады, он круто свернул в проулок к дому Кузина. Там тоже темно. Сергей забарабанил в окно и колотил до тех пор, пока из ворот не выскочил перепуганный Захар Петрович.
— А, Сергей! Что случилось? — спросил он.
— Случилось! — выкрикнул Сергей. — По деревне шляется пьяный Козелков и городит невесть что про Журавлева. Будто он уже не звеньевой. Откуда это? Сам он выдумал или как?
— Тьфу ты! — перевел дух Кузин. — Так и заикой можно сделать… Я Гришке на язык ботало повешу.
— Давай без шуток, Захар Петрович, — уже более спокойно заговорил Сергей. — Сядем, потолкуем. Ведь совсем плохие дела у нас начались.
— Поговорить надо, — согласился Кузин. — Но не ночью же. Потерпи уж до утра. Зла на Ивана не держу, но работа есть работа, тут сват-брат в расчет не идет.
— Я утром поеду в райком, — сказал Сергей. — Дальше так продолжаться не может.
— Я и сам могу поехать, — ответил на это Кузин. — Проинформирую руководство, доложу, что к чему… А тебе бы не советовал рыпаться. Тут ведь не разберешь, где принципиальность, а где родственные чувства. Так что спокойной ночи, Сережа.
С тем Захар Петрович захлопнул ворота.
…И еще одно маленькое событие произошло в этот вечер у старого клуба. Когда Федору и Андрюшке надоело скучать у клуба и они пошли по домам, сюда явились Наташа и Антон. Рассудительная речь передовой доярки, предостерегающей непутевого механизатора, чтобы он не сманивал Сашку и других ребят в сомнительное путешествие по Сибири, разбивалась о его безалаберность. Можно сказать, полностью срывалось выполнение поручения, данного ей Сергеем.
— Ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту, — запел Антон, не замечая, что Наташа уже готова зареветь. Но потом заметил и удивился.
— Здрасте! Только прошу без этого. Не уважаю мокроты.
— Навязался на мою голову, проклятый! — сказала Наташа, отбросив официальность. — Вот никуда не пущу тебя — и все!
— Это что-то новое! — воскликнул Антон и тут же выставил свое условие: если Наташа разрешит поцеловать ее, то никуда он не поедет и другим закажет.
Вместо поцелуя Антон получил звонкую оплеуху, и пока хлопал глазами, Наташа убежала. Отшвырнув мяукнувшую гитару, Антон кинулся следом и вскоре же послышался его сбивчивый и, надо отметить, слишком взволнованный говор:
— Наташка, погоди! Да погоди же! Реветь-то зачем? Из-за меня ревешь, да? Меня жалко, да? Ну, перестань, перестань… Думаешь, я так себе? Да я…
ХЛОПОТЛИВОЕ УТРО
Начался новый день. Наскоро прибрав, где мокрой тряпкой, где веником, колхозную контору, Марфа Егоровна села за председательский стол передохнуть и принялась разглядывать картинки в «Крокодиле». Отвлек ее телефонный звонок. Она тут же сняла трубку, сдвинула платок, чтобы открыть ухо.
— Слухаю! — закричала она.
Звонил Волошин, спросил, где Кузин.
— Нету Захарки, нету, ей-бо! — затараторила Марфа Егоровна. — Может, чё передать ему, так я передам.
— Марфа Егоровна это? — Волошин узнал ее по голосу.
— Она самая, ей-бо! Не забыл, не забыл старую.
— Да как забудешь, Егоровна! — весело кричал ей Волошин. — Ведь сколько я у тебя квартировал, когда в МТС работал… Бегаешь помаленьку?
— Бегаю, бегаю, ноги носят покуда. Я уж изождалась вся, когда к нам заглянешь. Ей-бо! Сказал бы Захарке, чтоб избенку мою подлатали. Пол сопрел, печь не греет. Прямо реву, а не живу.
— Меры примем, Егоровна, — обнадежил ее Волошин. — Так скажи Кузину, чтобы сразу позвонил мне. Ладно?
— Скажу, скажу.
Только положила трубку, а Кузин вот он, легок на помине, топчется на крылечке.
«Не в духах», — сразу определила Марфа Егоровна.
Она не ошиблась. Уже под утро Захару Петровичу приснилась какая-то чертовщина. Будто бредет он по топкому болоту, с трудом выдергивает ноги из грязи, потом падает лицом в эту грязь и начинает задыхаться. Он заметался на подушке, застонал. Жена еле растормошила его. Подняв ошалелую голову, Захар Петрович облегченно перевел дух и снова закрыл глаза. Но сон уже пропал. Пошли мысли о том, что работать становится трудно, чертовски трудно. Народ непонятный пошел. Раньше цыкнул, крикнул — и тишина. А нынче — не так подошел, не так сказал, не так посмотрел… Сегодня же надо окончательно разобраться с Иваном, дальше так продолжаться не может. Всыпать Гришке за болтливость. Сходить на ферму, приструнить доярок-горлопанок… Ивана просто так не толкнешь. Рядовой колхозник, активист, передовик. О звене даже в области знают, интересуются. Есть мнение осенью подвести итоги работы и другим рекомендовать опыт. Поэтому говорить с Иваном будет трудно. Но дело решенное, отступать не следует… Звено оставим, укрепим или еще как. Подумать надо…
