Неужели лето кончается? — удивился он. Может, хоть теперь переменится погода. Или сушь протянется до самой зимы. Тогда что делать будущей весной?
Он пошел в райком к Дубову доложиться и узнать новости. Скверик у райкома забросан палой листвой. Действительно, осень.
— Рассказывай, скорей все рассказывай, — встретил его Виталий Андреевич. — В подробностях и живых картинках.
— Картину изображать не умею, а подробности — пожалуйста. Мои вроде бы неплохо работают. Всю последнюю неделю выработка держалась высокая — три тонны на человека в день. Людей в бригаде пятнадцать. Представляете! Что ни день, то пятнадцать колхозных коров обеспечены сеном на всю зиму!
— Хорошая арифметика у тебя получается, — заулыбался Дубов.
— Отличная! — поправил Глазков. — Только трудно даются эти тонны. Дожди перепадают. Двухбрусковые косилки идут плохо, валковые грабли тоже не справляются с такой массой травы. Надо срочно отправлять поперечные грабли и однобруски. За этим и торопился.
— У других как? — Дубову не терпится узнать о всех сразу.
— Хасанов вторую неделю там. Передает привет и заверяет, что пятьсот тонн у него наверняка будет.
— Народ как?
— Временами радуется, временами ворчит. Смотря как погода. Живут не в роскоши, но сносно. Местные товарищи хорошо помогают.
— Да-а! — протянул Дубов. — Закатались мы в это лето… Я ведь тоже только вернулся. Твои кубанцы молодцом, был я у них. Особенно этот, Егор Харитонович. Сущий дьявол! В смысле настроения, выносливости, оптимизма и протчее, как он говорит.
— Сами вы как? — спросил Алексей, глядя на слишком усталое лицо Дубова.
— Терпимо пока… Бессонница вот одолела, ни черта не сплю. Часов до двух ничего, а потом глаза в потолок — и до утра. Как включатся эти ходики — и закачался маятник.
— Какой маятник? — не понял Алексей.
— Молодой ты еще, не знаешь про эти часы и про их маятник, — Виталий Андреевич горько улыбнулся. — Памятью они называются. Качается он и качается. От настоящего в прошлое, потом через настоящее в будущее. Пока жив человек, нет им остановки. У молодых размах все в сторону будущего, у старых — в прошлое. — Дубов помолчал, катая по столу карандаш. — Разжалобился я что-то, старостью тебя пугаю… Спасибо за хорошие вести, Алексей. Самому бы мне выбраться туда, да не знаю, как получится… В «Ударник» сейчас вот еду, на собрание. Освобождаем Матвея.
— Кто на его место?
— Федулова рекомендуем… А тебе вот какое задание. Соберитесь там у себя, посоветуйтесь, прикиньте обязательства на зимний период. Одно еще не кончили, а надо начинать другое. Нужен хороший пример по всем статьям зимовки, особенно по расстановке людей, всей организаторской работе. Само собой по кормоцехам, рационам. С Кутейниковым я уже говорил, он уже работает… Надо, Алексей, надо!
Глазков ответил не сразу. Прикидывал, какой дополнительный груз ляжет на его плечи.
— Раз надо — будем делать.
— Домой сейчас? — еще спросил Виталий Андреевич. — Подброшу тебя.
— Я пешком пойду, — ответил Алексей.
— Двадцать-то километров? — удивился Дубов.
— Ничего… Мне как-то Николай Петрович популярно разъяснил все преимущества пешего передвижения. Для раздумий о смысле жизни.
— Тогда иди. Только за поселок я все же вывезу тебя. Чего пыль глотать на бойкой дороге.
За отвалами карьеров Глазков вышел из машины и свернул на старую, давно заброшенную дорогу, по которой бегал когда-то на выходной из Увалово на Максимов хутор.
В лесу пусто, уже прозрачно. Ветер рвет и кружит красные и желтые пятаки листьев. Дорога неспешно петляет. Делали ее не специально, а проложили там, где удобнее было проехать.
В этом прелесть старых тихих дорог…
* * *
Так закончилось это знойное, мужественное лето. И хотя впереди была не менее трудная осень, не менее трудная зима, хотя впереди могли оказаться не менее трудные для селян годы, — все это уже было одолимо.
Выстояли.
Ведь выстояли!
Уже по снегу с юга, востока вернулись домой кормозаготовители. Сотни тысяч тонн соломы и сибирского сена отправили они в свои колхозы и совхозы.
Из разных концов страны катили на Урал составы с зерном, картофелем, овощами, семенами, новой техникой. Таков закон нашей жизни, что никто не остается одиноким в беде, будь то область, город, район, поселок, деревня или просто один человек.
