Она рассказывает про других родственников, которые перебрались в Австралию, других двоюродных, их бесчисленное число, и все они очарованы тем, что считают своим наследием, а потом она добавляет со смешком, что сама никогда толком не понимала этого очарования: с какой радости они сюда приезжают толпами, посмотреть на этот продуваемый ветром клочок земли, где люди живут — проще некуда. Как ей ответить, я не знаю, остается лишь согласиться, что это вещь необъяснимая, но как-то связанная, как мне кажется, с музыкой, сказками и поэзией, и семейными корнями, и давними узами, и любознательностью. Она это принимает за правду и тут же делает мне горячий тодди — наплевать, что еще рано. Ее муж Майкл сидит рядышком в кресле, и когда Маргарет нас знакомит, я подмечаю, что он не может говорить, да и двигаться не может, но он улыбается во весь рот, и я никогда еще не видела таких блестящих глаз, и она ухаживает за ним с нежностью, какую можно накопить лишь за целую жизнь любви.
Скоро являются родственники. Трое сыновей и четверо дочерей Маргарет, их супруги и дети. Сразу видно: никто из них понятия не имеет, кто я такая, но все пожимают мне руку или целуют в щеку, болтают и заливисто смеются, все набиваются за кухонный столик и освобождают место, чтобы на него можно было с почетом вкатить Майкла, и мы едим шоколадное печенье, пьем кока-колу из огромных бутылок, а потом, без всякой преамбулы, они вытаскивают инструменты и начинают играть.
Я сижу молча, ошеломленная, а вокруг витает музыка. Три скрипки, их безжалостно пилят и щиплют, комплект рожков, ручные барабаны, флейта, две гитары, несколько человек поют. Музыка разрастается, заполняет кухню до самых краев и дальше, она преисполнена жизни, души, веселья. Прямо на моих глазах половина всемирно, так его и разэтак, известного кейли-ансамбля из Кильфе-норы дает концерт на кухне. Маргарет подпрыгивает на стуле, глаза сияют от удовольствия. Она без предупреждения берет меня за руку. Я шепчу:
— У вас каждый вечер так?
А она отвечает:
— Нет, солнышко, это ради тебя.
И тут я начинаю плакать.
Потом они делают перерыв и требуют, чтобы я спела, и я с немалым стыдом вынуждена признать, что не знаю слов ни одной песни.
— Ни единой? — удивляется сын Маргарет Джон. — Да ладно, что-то наверняка знаешь. Выкрикни какое-нибудь имя. Или просто начни, а мы подхватим.
— Я… у нас в Австралии не так. Мы не разучиваем песни — в смысле, те, которые стоит петь. Мне ужасно стыдно.
Изумленное молчание.
— Ну, будем считать, у тебя появилось домашнее задание. В следующий раз приедешь в гости — привози песни, которыми поделишься.
Я стараюсь кивать как можно энергичнее:
— Обещаю.
Все заканчивается слишком быстро. Всем пора домой, а Маргарет пора укладывать Майкла. Я не знаю, что делать и куда идти. Вру, уверяю, что мне есть где остановиться, и сама не понимаю почему. Видимо, меня мутит от самой мысли причинить им еще какие-то неудобства.
Я с нарастающим отчаянием задерживаюсь у двери, хотя бедная Маргарет совсем устала.
— А вы знаете Ирис Стоун? — спрашиваю я наконец.
Она хмурит брови, задумывается, качает головой:
— Не припомню. Она из вашего рода?
Я сглатываю:
— Она моя мать.
— Ну, прекрасно. Если она, душенька, окажется в наших краях, скажите, чтобы к нам заглянула.
— Обязательно.
— Нет, ну ведь позор какой: ничего-то я больше про вас не знаю. Если подумать, то из всех Стоунов я была знакома только с Майрой Стоун, она вышла за старого Джона Торпи, кузена моего муженька. В последний раз, когда мы общались, они жили где-то на севере.
Я плохо понимаю, что это за люди, но обязательно выясню.
— Счастливо вам добраться домой, — говорит Маргарет. — Вас точно у нас не уложить?
— Точно. Спасибо вам, Маргарет. У меня сегодня был особенный день.
Я выхожу в темную ночь. До города далеко, но это меня не смущает. Ночь летняя, теплая, луна светит ярко, а ходить пешком я люблю. Может, мама моя и не бывала здесь, но я чувствую, что на шаг приблизилась к ней.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Пора возвращаться в Голуэй, ведь только оттуда можно разыскать Майру Стоун и ее мужа Джона Торпи.
Туда, где живет некий мужчина, с его кроющими и маховыми крыльями, спинками, затылками, макушками, живыми и мертвыми птицами. Не спросив моего разрешения, некая часть моей души почему-то повернулась в его сторону.
5
НА БОРТУ «САГАНИ», СЕВЕРНАЯ АТЛАНТИКА. СЕЗОН МИГРАЦИЙ
Мое тело обступили другие тела, они давят, локтями расчищают себе место. Видеть хотят все: на экране ноутбука — три красные точки.
Они движутся к югу.
— То есть мы пойдем за ними? — уточняет Мал. Я киваю.
Самуэль вглядывается в мое лицо и хохочет, хлопая меня по спине:
— Молодчина, девонька.
— А эти трекеры — они надежные? — скептически осведомляется Лея.
— Это геолокаторы, — говорю я. — Они измеряют уровень освещенности, а потом программа преобразует данные для вычисления широты и долготы и определения положения.
— Фигня какая-то.
Поскольку о трекерах я и сама больше ничего не знаю, мне приходится с ней согласиться.
— Башку убери с дороги, — говорит Бэзил, отпихивая Дэша в сторону, чтобы разглядеть получше.
Мы все вместе следим за точками. Поначалу меня тут терпеть не могли, но теперь, глядя на движение точек по экрану, команда кипит энтузиазмом. Птицы все еще дальше нашего к северу, они только покинули Гренландию, однако скоро нас нагонят — они ловко используют попутные ветра, чтобы передвигаться быстрее. Через некоторое время точки слегка расходятся, потом опять сливаются, а потом вдруг направляются в разные стороны.
— Ну, отлично. И что нам теперь делать? — интересуется Мал.
Я отношу ноутбук на мостик. Я тут еще не бывала, лишь наблюдала издалека и гадала, какие здесь принимаются решения. Эннис в одиночестве сидит у штурвала, устремив взгляд туда, где сливаются небо и море. Потолок на мостике выше, чем в других помещениях на борту, за исключением разве что «вороньего гнезда» — и в первый миг меня завораживает вид расстилающегося перед нами мира. Восход окрасил небо и море в тревожно-алый цвет.
— В первый раз вижу восход такого цвета, — бормочу я.
— Штормить будет, — говорит Эннис. А потом, не глядя на меня: — Чем могу помочь, Фрэнни Линч? — И в тоне, и в позе его скованность. Что-то заставляет его относиться ко мне с недоверием, неодобрением — он меня даже несколько невзлюбил. Почему — не знаю, но чувствую.
— Крачки покинули Гренландию. — Я ставлю ноутбук на большой круглый стол в середине мостика. Эннис подходит ближе, мы смотрим на точки. — Видишь, как они расходятся? — Два трекера направляются к востоку, другой, одинокий, отклонился к западу.
— Необычное дело? — интересуется он.
— Обычное. Так бывает. Они, как правило, летят одним из двух маршрутов. Либо поодиночке, либо небольшими группами, некоторые направляются к востоку, вдоль африканского берега. Другие — к западу, вдоль побережья Америки. А прямо — никогда. Выписывают такие дуги.
— А зачем удлинять себе путь?
— Они летят там, где есть ветра и пища, — как вот ты придерживаешься течений.
— Скопления рыб, про которые ты говорила.
— Именно.
— А ты можешь предсказать, куда они на сей раз направятся?
— У меня есть старые карты, где помечены их прежние маршруты, но данные устарели. Тогда еще была рыба. Теперь океан почти опустел и все иначе.
— Что ты мне предлагаешь делать, Фрэнни?
— Мне кажется, нам нужно последовать за двумя вдоль африканского берега. Больше шансов.
Он долго думает, глядя на экран.
Пульс слегка ускоряется, когда, проследив за его взглядом, я понимаю, куда птицы полетят первым делом. В Ирландию — или совсем рядом.
Эннис качает головой:
— Пойдем за теми, что летят к западу. Те моря я знаю лучше.
— Риск больше, — предупреждаю я. — Вполовину меньше шансов, что они найдут рыбу.
