– Скажешь Азре, что мы покупаем квартиру в Герцог-Нови у ее чокнутой тетки Бакуф. Так что теперь сосновые иголки будут скрипеть у нас под ногами до конца жизни!
– Мама будет счастлива!
Я изо всех сил обнял отца, чтобы он почувствовал, какой я стал большой.
– Приходил курьер из Исполнительного веча с твоим жалованьем. Он спросил меня, что я собираюсь делать со всеми этими деньгами. «Спросите мою маму, когда она вернется, – вот что я ему ответил. – А я про это ничего не знаю».
– Какое отношение твоя мать имеет к моему жалованью?
– Откуда я знаю!
– Ее это совершенно не касается! Кстати, где мое жалованье?
Он обнял меня, и его ладонь коснулась купюр, спрятанных под рубашкой на моем теле.
– Ну… там, где оно должно быть.
– Где это?
– В вече. Курьер унес его.
– Ты меня приятно удивляешь. Ты уже не маленький, а вполне зрелый для своего возраста. Браво!
Инфаркт не смог одолеть моего отца. Теперь это было очевидно.
– …Понимаешь, я даю Азре столько, сколько надо, чтобы прокормить семью и оплатить жилье. Остальное – на черный день.
– А что это значит?
– Да хранит нас Бог от тяжелых времен, но ты даже не представляешь, как бедны были наши родители…
Что он там себе придумал про какой-то черный день, мне было плевать. Но больницы на сегодня хватит. Я обнял отца, и он проводил меня до двери. Нет ничего проще, чем бегом спуститься по больничной лестнице. Но даже там я опять вспомнил о женских коленках, которые открывались больше или меньше, в зависимости от ширины шага, когда их обладательницы поднимались по ступенькам, разумеется!
Из парка можно было разглядеть, как Брацо, стоя возле окна, на прощание машет мне рукой. Я ответил ему тем же, стараясь понять, как отсюда убраться. В глубине парка я слегка сбился с пути и опять оказался возле корпуса Азры! Через стеклянную дверь я заметил, что она спит. Какое облегчение! Нет необходимости снова вступать в разговор.
На улице Джьюра Джьяковича зажигались неоновые фонари, темнело, мне не было страшно. Я уже привык ощущать прикосновение денег к своему телу, в носках, вокруг пояса, под брюками. Возвращаясь из больницы, я пересек границу между городом и пригородом. С одной стороны с высоких металлических столбов лился мощный свет, с другой – лестница едва освещалась старинными фонарями, изуродованными молодыми пьянчужками.
Возле заброшенного кирпичного завода, на границе улиц Кошевско Брдо и Черни Врх[15], мне повстречались парень и девушка: он был огромный, в просторном плаще цвета морской волны, она – крошечная. Они целовались – ничего удивительного. Однако я заметил, что во время поцелуя девушка не спускала с меня глаз. Вдруг она закричала и отвесила парню три звонкие пощечины, а он набросился на нее с кулаками. Он повалил ее в пыль, она покатилась, взывая о помощи. Забыв о спрятанных на моем теле отцовских деньгах, я схватил парня за руку:
– Как ты можешь, она почти карлица!
– Что ты сказал?
– Что ты, при твоем росте, убьешь ее!
– Да кто ты такой, чтобы мне это говорить?
– Никто. Так нечестно, вот что я говорю!
Девчушка одним прыжком встала на ноги и стряхнула пыль с пальто. А что, симпатичная, такой тоненький стебелек в обтягивающих брючках, светловолосая цыганка. Будет о чем вспоминать во время моих купаний в горячей ванне! Она приблизилась на полметра и взяла меня за подбородок.
– Тебе чего надо? – спросила она.
– Чего мне надо? Да ничего… Я просто попросил его не бить тебя!
– Нет, кто ты такой, чтобы совать нос в наши дела?!
– Никто, – начал я, но в этот момент парень двинул мне кулаком в нос с такой силой, что у меня искры из глаз посыпались.
Падая, я успел разглядеть лицо парня и ухватиться за полу его плаща. Удар ногой парализовал мне руку, в кулаке осталась оторванная от его одежды пуговица.
Не знаю, сколько времени я находился в отключке, но холод и боль в голове привели меня в чувство. Я огляделся. Никого… Меня посадили спиной к дереву и… раздели догола. Оставили в чем мать родила. Я разжал кулак и обнаружил пуговицу. Что делать голому, жалкому, с пуговицей от плаща в руке? Меня бил озноб. Что считать его причиной: мою ярость и разбитый нос или то, что я был совершенно наг? Дрожа как осиновый лист, я бросился бежать к заброшенному кирпичному заводу. Я вдруг вспомнил, что рядом, если идти по улице Черни Врх, живет мой одноклассник Селим Сейдик. В его семье было десять детей, если не больше. По правде говоря, их количество варьировалось, иногда доходя даже до четырнадцати. Наверняка у них найдутся какие-нибудь старые шмотки, чтобы я мог в приличном виде вернуться домой.
В подвале у них был оборудован игорный зал, куда приходила вся Горица; бывали также гости из района Вратник и даже из Ковачи. Поговаривали, будто отец эксплуатирует цыганок, заставляя девочек и женщин заниматься проституцией. Над Горицей дул ветер, я промерз до костей. Подойдя к приземистой халупе из битуминизированного картона, я прижался лицом к стеклу кухонного окна. Прямо передо мной маячила широкая спина какого-то мужчины, показавшаяся мне смутно знакомой… Он повернулся, и я узнал его… «Короче… сам знаешь!» Я потер глаза. Ну конечно, это он, мой кузен! Недо!
Стоя в одних трусах, он выпячивал грудь и красовался перед зеркалом. Потом подошел к ванне, из которой поднимался пар, и потрогал воду, чтобы проверить температуру. Я мгновенно согрелся. Открылась дверь, и в кухне появилась белокурая цыганка, та, что меня ограбила. У меня бешено заколотилось сердце; еще немного, и меня хватил бы инфаркт, как отца. Она остановилась возле ванны и скинула с себя полотенце. У нее были торчащие грудки и плоская, как сиденье стула, задница. Какой там холод! Я и думать забыл! Не знаю, была ли то манера Недо бросать свое «Короче… сам знаешь!» женщинам, но он принялся вопить, как Тарзан, и сиганул в ванну, будто это купальня в Бембаше. Он развернулся, взмахнул снятыми трусами и, подняв столб брызг, исчез под водой. Светловолосая цыганка расхохоталась и ждала продолжения. Вынырнув, Недо с тигриным рыком затряс своими мокрыми волосами. Цыганка прыгнула в ванну, оба погрузились под воду и вынырнули, обнявшись. Недо держал девушку, как примерный школьник – перьевую ручку. Они подняли адский шум, они задыхались, их тела бились о стены. Никогда бы не подумал, что человеческая жизнь до такой степени тяжела.
Вдруг кто-то хлопнул меня по спине. Я обернулся – старик Цело.
– Эта приносит мне доход. Орет так, будто трахается с собственным братом. А ты, малец, что тут делаешь?
– Я… ничего!
– Как так ничего?! У меня задарма ничего нет!
Недо с белокурой цыганкой не знали удержу, они вопили во всю мочь, он грубо вдавливал ее в стены лачуги! Что это было? Конец света?
Пока Цело беспокоился за свое имущество и нервно покашливал, я под шумок проник в какую-то комнатушку, схватил одеяло и завернулся в него.
– Эй, потише там… Ты развалишь мой дом! – ворчал Цело.
– Тебе заплачено! Заткнись! – отвечал Недо.
– Из-за тебя заведение потеряет товарный вид!
Недо вопил все громче и громче, мне оставалось только заткнуть уши. Потом вновь наступила тишина. Скорчившись в углу, я слышал, как Цело орал:
– Поганый бордель! Что за проклятый способ заработать себе на корку хлеба!
– Поганый? Так построй покрепче!
– Не доводи меня!
Завернутый в одеяло, я вошел в комнату, где Недо со светловолосой цыганкой пили кофе.
– Ну… это… это я…
– Ничего себе! Откуда ты взялся?!
– Я тоже хочу…
– Мал еще. Потерпи, подрастешь, и я отведу тебя в одно местечко, где тебя сделают мужчиной.
Белокурая цыганка узнала меня. Она поставила чашку возле кофейника, повернулась ко мне спиной и, ни слова не говоря, торопливо стала собирать свои манатки, чтобы дать деру.
– Эй, малышка, постой! Еще одну палку! Эй!
Но она уже выскочила на улицу.
– Они украли у меня деньги! – крикнул я.
– Деньги… какие деньги? Что еще за фигня?
– Это не фигня! Они сперли у меня восемьсот девяносто тысяч динаров! Жалованье Брацо!
– Это была она?
– Сильно избили, раздели догола и свалили с деньгами.
– Воры позорные!
Мы бегом бросились через сливовый сад, потом по улице Ключка. Я старался не отставать от Недо. Он одевался на бегу; на мне по-прежнему болталось одеяло из дома Цело.
– Не отставай, братишка.
– Я тут.
– Они еще пожалеют, что подрезали деньжата моей тетки!
На улице Джьюра Джьяковича мы взяли такси и добрались на нем до «Цамека», кафе в торговом комплексе «Скендерия». Алкашей там было как грязи. На взводе, точно швейцарские часы, Недо переходил от столика к столику. Моего кузена тут все знали и боялись его тяжелой башки и громадных ручищ, которые, как говорили на десятки километров в округе, сдавливали почище французского разводного ключа. Мне показалось, что в облаке табачного дыма я узнал своего обидчика, и я подвел Недо к его столу. Там играли в кости и матерились как извозчики. Когда Недо сгреб все ставки, за столом воцарилось молчание.
