– Короче… сам знаешь!
Одеваясь, Азра смотрела в окно:
– Теперь все не так, как прежде… Никакой весны, а в октябре лето. Если так будет продолжаться, у нас останется всего два времени года!
– Такая же тенденция и в обществе, – сразу подхватил отец. – Скоро оно разделится только на богатых и бедных…
– Ты преувеличиваешь!
– Поживем – увидим…
– Знаешь что?
– Нет. Что?
– Если я вдруг завтра умру, то так и не узнаю, сколько ты получаешь.
– Умереть рано или поздно придется. А вот узнать, сколько я получаю, – никогда!
– Какая наглость!
Я выглянул в кухонное окно. По небу неслись тучи, начался дождь. Вуко Зечевич сдержал обещание. Потом ветер разогнал тучи и дождь прекратился. Днем и ночью с громким шелестом падали листья. И выглянуло солнце.
Хватило одного солнечного осеннего дня, чтобы все вокруг хором объявили, что пришло бабье лето. Один-единственный солнечный день, а наша чертова дыра уже видела себя морским курортом.
– Было бы у нас здесь Адриатическое море, а не гора Требевич и река Миляцка, стоило бы здесь жить. – Мать в тысячный раз затянула старую песню.
Хотя она любила солнце и историю, невероятно, но факт: в октябре в Сараеве не бывало дождей, и каждый год в одно и то же время Азра объявляла аврал. Цель – освежить стены.
– До чего мне нравится, когда стены так и сверкают белизной!
Брацо проклинал эти сезоны побелки. Он не мог отказаться от привычки вздремнуть в кухне. Среди моря беспорядочно раскиданных во время работы вещей, словно островок, торчал накрытый пленкой диван, на который он укладывался. Отец готовился к сиесте, прежде чем, само собой, приступить к операции «буль-буль»!
Обычно он засыпал во время финала. В этот раз белградский «Партизан» сражался с «Гайдуком» из Сплита за Кубок маршала Тито.
– Мир делится не только на черное и белое, Азраааа, – вздохнул он, засыпая.
Азра и Недо продолжали трудиться. Они сдвинули Брацо с его диваном в другую часть комнаты, уже побеленную. Они спешили побелить, пока глава семьи спит. Во время короткой паузы Азра успела даже собрать уезжающему в командировку Брацо чемодан. Ей хотелось, чтобы он поскорее убрался: тогда они до полуночи успеют закончить побелку.
Когда Брацо проснулся, я почувствовал облегчение. И мать тоже. Она закурила. Горделиво прислонившись к дверному косяку, она, точно тигрица, жаждущая аплодисментов после удачного циркового номера, несомненно, ждала похвалы мужа. Комната блистала! Отец направился к холодильнику, чтобы взять оттуда кринку холодного молока, сделал большой глоток и только потом воскликнул:
– Вот это да! До чего же хорошо!
Едва Брацо Калем спустился по лестнице, завел свой «Фольксваген-1300с» и двинулся вниз по улице Авдо Ябучице, как его жена Азра Калем замерла на месте. Она уцепилась за диван и стала похожа на заставку кино, когда в конце фильма идут титры. С искаженным болью лицом, она всей тяжестью рухнула на руки Недо:
– Недо… придвинь диван…
Держась за живот, мать присела на стул.
– Может, позвать Брацо? – Я бросился к двери.
– Нет-нет. Сейчас пройдет…
Азра лежала в спальне. Мы с Недо по очереди подходили к двери и из коридора поглядывали на нее. В девять часов вечера она повернулась к нам.
– Позвони доктору Липе, – попросила она. – Его номер у меня в сумочке.
Я послушался. И тут же услышал голос доктора, спрашивающего, как мои дела.
– Я-то хорошо, а вот Азра жалуется, что у нее болит живот.
– Вверху живота! – крикнула Азра. – Я не могу… выпрямиться!
– Доктор спрашивает, больно ли тебе дотрагиваться до живота.
– Больно до слез! Даже если не трогать!
– Тебя тошнит?
– Уже три дня!
– Бедная мамочка, доктор говорит, что у тебя воспаление желчного пузыря! Он позвонит в неотложку.
– Только бы ничего серьезного!
К нашему подъезду подкатило такси «форд-таунус». Водитель помог нам устроить Азру на заднем сиденье. Когда автомобиль тронулся с места, Азра закричала от боли, а шофер разрыдался. Он обливался слезами, как кающаяся Магдалина.
– Соседка, не умирай! Умоляю тебя…
– Ты чего мелешь? – вмешался Недо.
– Что я мелю? Вчера у меня в машине пассажир умер по дороге в больницу!
Я снял ботинок, чтобы врезать ему как следует по кумполу, но Азра перехватила мою руку. Она решила не умирать. Она смеялась и плакала: все сразу.
– Не беспокойся, сосед! Я пока что не готова отбыть в мир иной. А ты смотри у меня, не то поедешь на трамвае!
– Как это «не беспокойся»? Ты себя в зеркале видела?
– Прекрати нести чушь! – заорал я. – Прекрати!
– Прекрати! Кто, я?.. – всхлипнул шофер.
– Ладно, – произнес Недо. – Паркуйся.
– Как это «паркуйся»? Она же умрет!
– Паркуйся, кому говорят!
Водитель обернулся. Испуганный тоном Недо, он резко затормозил перед кинотеатром «Радник».
– Выходи!
– Тише-тише, Недо, поосторожней, – простонала Азра. – Прошу тебя…
– Поосторожней?!
Недо пинками и затрещинами вытолкал водителя из машины, и тот свалился на асфальт. Предвидя, что сейчас схлопочет еще, он торопливо стянул с ноги белый носок и замахал им, словно белым флагом.
– Хватит, довольно, ради всего святого, – умолял он, пытаясь увернуться от града ударов.
– Эй, кузен, – окликнул я Недо. – Давай отвезем Азру в больницу, а этого ты потом прикончишь.
Они ничего не слышали. Избиение продолжалось до тех пор, пока шофер не вытащил из багажника разводной ключ и не стал размахивать им, чтобы отогнать Недо. Азра придвинулась к дверце машины и обняла меня:
– Посади меня к себе на плечи…
Я повиновался. Когда я взвалил ее, как мешок, к себе на спину, самую крепкую часть моего тела, она взвыла от боли.
На заправке полицейский с интересом наблюдал за развернувшимся прямо посреди улицы боем и, не двигаясь с места, прихлебывал кофе. Обеспокоенный заправщик указывал ему на дерущихся, но тот оставался безучастным:
– Ты что, хочешь, чтобы я поперхнулся кофе? Когда они устанут, мы их посадим за решетку!
У меня на спине тихонько постанывала Азра.
«Неплохо иметь такую сильную спину, которая может выдержать вес матери, – размышлял я, проходя мимо медицинского факультета. – Пусть только попробуют теперь сказать, что я еще слишком мал!»
В регистратуре кошевской больницы было немноголюдно. Притихнув, мать вытянулась на носилках. Какая-то медсестра повезла ее в хирургию. От укола Азра уснула, а похожий на Фернанделя доктор Липа пришел, чтобы ободрить меня:
– Ну вот, теперь можешь спокойненько возвращаться домой. Не волнуйся и ни слова отцу. Ты же знаешь, у него был инфаркт.
– Да, знаю. Все понятно.
– Лучше бы ничего ему не говорить. Завтра проведем все необходимые обследования. И если надо, прооперируем.
Мне не больно-то хотелось оставаться дома одному: для этого я был еще слишком мал. Но теперь все внезапно изменилось. После побелки вещи лежали где попало. Ну и ладно, подождут возвращения Азры! Только она умеет наводить порядок. Свернувшись калачиком под одеялом, став меньше макового зернышка, я, кажется, хотел бы вновь вернуться в материнское чрево. Я волновался: как же мне проснуться завтра утром? Я сокрушался: никто не даст мне поспать лишних десять-пятнадцать минут…
Я зря беспокоился.
Открыв глаза, я заметил первый луч солнца. На блюдце прыгал будильник. В комнате было холодновато, и я справился со всеми утренними процедурами быстрее, чем обычно.
На пороге возник небритый отец. Он втащил в комнату чемодан и поцеловал меня в затылок, чтобы избавить от запаха спиртного.
– Привет, малец. Где мама?
– Мама там… Ну, я хотел сказать, уехала…
– Уехала? Как это она может одновременно быть там и уехать?
– Она в Песью-Ноу, в Венгрии[13], на курорте.
– Вот так новость!
– Нет, не новость. Она уже давно хотела. И обсуждала с тетей.
– Ну, надо – значит надо. Пусть лечит свой ревматизм. Ты в школу идешь?
– К сожалению, да…
– На! Это книжка про растения. Они стонут и страдают, когда мы их вырываем! Я и не знал.
– А они ссорятся?
– Тут об этом не говорится. После уроков угощу тебя пирожными.
– У Решо или в «Оломане»?
– На твой выбор!
Внизу, в подъезде, поджидала Нада, наша соседка. Она подмигнула мне:
– Не говори отцу, что мама в больнице.
– Не волнуйся. Я знаю.
В школе я ничего не видел и никого не слышал. Я разглядывал книжку про растения. Это правда: они стонут, когда их срывают или срезают. Но я крепче, чем они. С тех пор как Азра оказалась в больнице, никакого нытья, никаких мечтаний о том, чтобы стать чем-то другим. Особенно какой-нибудь дурацкой сливой, грушей или вообще – вишней! Каких только глупостей не говорят люди, пока малы!
