Мы — Боги!
— А на что вы готовы ради сочного куска будущего на поверхности?
Вопрос ведущей эхом отдается в моей голове; как точно он был сформулирован.
Я поднимаю глаза на экран и вижу сменившийся сюжет — передо мной сидит мужчина в офисе; убеждена, что это какой-нибудь отцовский знакомый или сослуживец.
— Заплатить, — отвечает он, и я соглашаюсь с ним — платить за жизнь — как свою, так и чужую — стало нормой.
— Забыть, — говорит следующий человек — девушка; холодная, спокойная; для нее взять и выкинуть определенный фрагмент из памяти не составит ни малейшего труда — хотела бы я обладать такой способностью.
— Бросить, — ухмыляется следующая женщина, отставляя от себя коктейль, и я думаю, такая бросала уже не единожды ради своей выгоды.
— Подставить, — вырывается из уст мужчины с зачесанными наверх волосами, он стоит около посадочного места на Золотом Кольце, и я даже могу разглядеть вывеску одного из моих отделов на заднем плане.
— Убить, — со смешком кидает юноша, на вид чуть старше меня; хочет, чтобы это приняли за шутку, но ведь в каждой шутке имеется своя доля правды.
На экране показывают, судя по всему, последнего человека, принимавшего участие в опросе. Он задумывается и пару раз открывает рот, порываясь что-то вот-вот и сказать, но потом роняет быстрое:
— Умереть.
— Умереть? — переспрашивает женщина-ведущая. — И как же вы увидите прекрасное будущее, если умрете?
Ее голос выражает недопонимание, а глаза открыто заявляют о глупости. Ради жизни на поверхности можно и умереть, потому что без жизни на поверхности жизни нет; тебя ожидает ад существования в низовьях Нового Мира, а это во много раз хуже смерти.
Молодой человек отвечает, сосредоточенно глядя в камеру:
— Должен быть рай. Я верю в рай, и я знаю, что рано или поздно, но окажусь там.
Люди ничего не знали о вере. Вера угасла вместе со звездами на небе, а потом пропала вовсе. И многие опирались лишь на те знания, которые им удавалось почерпнуть из книг.
Но книги более никто не читал. Мир погиб духовно.
— Вы не развиты. Не развиты духовно, — горько улыбается юноша, проводя параллель с моими мыслями. — Вы не окажетесь в раю. Вы будете веки вечные томиться и страдать во пламени ада…
И последние слова перечеркивают все понимание и согласие, которыми я пропиталась к этому человеку; броские речи никогда не сулили о признаках большого ума. Я всматриваюсь в его карие глаза — и, признаться, у меня очень плохая память на лица. Возможно, когда-то мы с ним и виделись; я встречалась с десятками, сотнями людей: школа, Золотое Кольцо, дорога…
— Не развиты вы, — ведущая самодовольно улыбается, кидаясь не менее броской фразой в мужчину, что тоже не говорило о наличии здравого и большого ума, — разве вы не заметили? Мы уже в раю!
Она лихо разводит руками, и камера отдаляется, показывая улицы Западного района, показывая Золотое Кольцо издалека и несколько переплетающихся мостов, над которыми летают автомобили.
— Мы живы, — продолжает женщина — голос ее журчит над Новым Миром, — а это и есть наш рай. Мы — Боги! Восхваляйте своих Создателей, ведь вы не гниете внизу над парами, что есть сущий ад. Вы на поверхности.
— Клоунадство, — добавляю я от себя и вновь щелкаю пальцами по направлению экрана, отчего тот гаснет. — Умеют же аппетит испортить.
Миринда тихо хихикает, и я резко поворачиваюсь на нее, после чего восклицаю:
— Тебя что-то забавляет?
Она растерянно смотрит на меня и подает воду, которую я просила. Приняв ее, ухожу с кухни, одеваюсь в своей комнате и спускаюсь, по пути встретив Золото — мы не здороваемся. Миринда успевает подбежать до того, как моя рука коснется ручки шкафа, и подать пальто до того, как я прикрикну. Я навязываю на шею платок и выхожу, но ветер сдувает его в тот же миг, как я оказываюсь на улице — хватаю и опять обматываю вокруг шеи, плотно запихнув края под ворот.
Утро — рано, улица — холод. Говорят — до Нового Мира — температура в разное время года была различной, а целый год делился на четыре сезонных отрезка. Нам это было ни к чему, потому у нас погода варьировала в одинаковых цифрах на протяжении всех сезонов, норма осадков выпадала идентичная изо дня в день, процент влажности никогда не превышал допустимого. Пятнадцать в плюсе по Цельсию грели нас в дневное время суток, во время комендантского часа температура опускалась ровно до нуля.
Единственное, что не подчинялось объяснениям живущим на поверхности, единственное, что было неподвластно ученым государства будущего — это темнота, исходящая из-под Нового Мира — она словно смрад, расходившийся тучами из-под наших мостов, ореол черной пыли, улетучивающийся из глубины, из смерти; мрак, над которым мы стояли, нес в себе действительно нечто пугающее, ибо из Острога доносились странные звуки. Звуки, будто там работал огромный механизм; сотни лестниц и лифтов, сотни машин и заводов, гул, который заставлял задумываться о возможной жизни Там иных людей или уже нелюдей.
Из-за химической катастрофы, убившей почти всю Землю, климат очень сильно изменился, но для нас и это стало нормой.
Я останавливаюсь у посадочного места и вытягиваю руку. Опять думаю о саде, что за спиной, и о том, что хочу его вырубить. В мыслях моих деревья валятся на свои кривые и изрешеченными былыми, уже давно не живущими там, паразитами, стволы, голые ветви стегают по мраморной плитке, маленькие детские качели взвинчиваются в воздух и со звуком ломающейся древесины приземляются подле.
Меня замечает один из водителей в воздухе и спускается, подвозит до школы. Холодно спрашивает, куда мне надо, и безразлично принимает деньги — его отношение заставляет меня восхититься и задуматься о том, как по-настоящему должен выглядеть человек Нового Мира… В первую очередь, он должен совладать с собой, должен держать все внутри — эта выдержка вдохновляет.
Я оказываюсь на посадочном месте и иду к школе. Ветер ударяет меня так сильно! — уголки платка выползают из-под пальто, и он летит прочь. Успеваю лишь повернуться и заметить, как тот приближается к краю террасы, но чья-то рука протягивается за ним и вовремя хватает.
— Поймал! — вскрикивает юноша, обрамляя улицу своим громким баритоном, и мчится ко мне навстречу. — Возьмите.
На нем серая толстовка и широкие черные брюки. Думаю, что это чересчур и удивляюсь тому, как его еще не продул жуткий ветер уродливых улиц Нового Мира.
Я с неохотой принимаю платок — меня отягощает факт того, что некто кроме меня держал мою вещь, касался своими грязными не в значении стерильности руками и нес.
— Благодарю… — без эмоций кидаю я и смотрю в карие глаза мальчика передо мной. — О, ты тот кретин, что доказывал о неразвитости нашего правительства, — без улыбки протягиваю я. — Видела тебя сегодня по новостям.
— Ты не согласна со мной? — обеспокоенно спрашивает юноша.
— Только кретин, — повторяю я, — может в открытую заявлять подобное людям, обеспечивающим его принадлежность к жизни на поверхности.
— Если это принесет пользу, я готов отправиться в Острог!
— А я смотрю, ты любишь рисковать… Неоправданный риск. Ты безумец.
— Тогда ты тоже. Ты общаешься со мной. — Парень делает шаг навстречу, а я отступаю.
— Ты увязался за мной сам. Не подходи, а то я пожалуюсь на тебя.
Он качает головой — что означает этот жест? Мне не стоило этого говорить? Какой-то олень из упряжки неудачников решил увязаться за мной и попытаться поравняться на мою семью, неужели он решил, что способен на это? Отрекаюсь от беседы, понимая, что этот горе-собеседник не достоин моих речей, а пущенные взгляды — случайны и абсурдны.
Но глаза его пробивают и тянут, заставляют встать в смоле, и я роняю случайный восклик.
— Что не так?
И тут же вспоминаю: я видела этого парня вчера — он меня подвозил! только щетина пропала и волосы с безобразно растрепанных сменились на умеренно растрепанные.
— Я скажу отцу, — угрожаю ему с пробежавшейся внутри меня надеждой о том, что его отец все-таки знаком с моим — однако сию же минуту перечеркиваю эту мысль, ибо иначе бы он не позволил себе таких резких и ядовитых высказываний и замечаний.
— Толку-то? — восклицает юноша. — Я сам по себе. Ни закон, ни власть, ни государство — ничто мне не указ и я…
— Лучше уйди, пока я не позвала на помощь, — говорю я и разворачиваюсь. — Ты безумец, уходи!
Я знаю, что так делать нельзя, я знаю, что по правилам мне следовало сообщить о нарушениях этого молодого человека, и тогда бы его могли спасти на ранней стадии развития болезни. Но отныне он погрязнет в своих дурных и неправильных мыслях и отправится прямиком в Острог, он обречен! а мне страшно, поэтому я направляюсь к дверям школы и быстро пропадаю за ними, оставив сумасшедшего одного на террасе.
