— Меня родители воспитали иначе, — перебиваю я и вкладываю в эти слова свою гордость, которую мне удалось по крупинкам собрать из коробки со всем потаенным, и изрядно помахав метлой перед страхом и волнением. «Прочь, вам здесь не место, прочь!».
И все же меня несколько успокаивает то, какие объяснения приносит Ромео.
Я понимаю его и продолжаю.
— А поцелуи, разрешенные в укромных местах — я считаю, что даже это аморально в поведении достойной девушки. И с чего ты взял, что все тобой перечисленное больше не наказуемо? Мы можем высказать жалобу.
— Можем, — соглашается Ромео.
— Целоваться дома или в школьных туалетах тайком — еще более омерзительно, чем публично выказывать то, что мы пара. Придет время, и нам будет разрешено это по закону.
Я заканчиваю на том, и все обходится — я не ошиблась с выбором партнера. Маленькие детали встают на свои места, ведь каждый может сдвинуться с верного пути.
Ромео кивает мне, а потом добавляет:
— Прости, Карамель. Кажется, ты неправильно меня… Я неправильно подал информацию. Это было глупо с моей стороны, я должен в первую очередь рассказывать тебе все, а потом советоваться.
— Хорошо, что ты понимаешь это. — Я выдавливаю из себя спокойную улыбку. — Пока что мы должны узнать друг друга духовно.
А потом еле слышно добавляю:
— Если мы сольемся душами, сольемся и телами.
Я не верю, что говорю это, но утешаю тем самым Ромео. И саму себя. Я уверена, что законы все еще действуют, а тех двоих нарушителей следует наказать. Мы возвращаемся в холл и до начала уроков просто разговариваем.
— Ты напишешь жалобу, а я поддержу тебя, — обращаюсь я к Ромео. — Я бы и сама с радостью накатала на них, но, увы, ничего подобного не слышала.
Мой друг кивает мне — вряд ли ему хочется это делать, однако он обидел меня и теперь должен искупить вину.
Со звонком я ухожу в нужный кабинет, а Ромео пропадает в администрации, где пишет жалобу, из-за чего запаздывает на урок. Бесконечная таблица в книге отнимает час времени, второй, и вот уже глаза начинают от усталости проситься перевести их на какой-нибудь другой объект — роняю взгляд на скупое лицо сидящего поблизости: юноша с орлиным носом клюет в электронную книгу, у которой погашен экран. Столы учащихся находятся на приличном расстоянии друг от друга, каждое место индивидуально: здесь не стоят двойные парты или стулья по вогнутой дуге; один стол, одно кресло, одна электронная книга, один графин с водой и один стакан — именно потому предмету чтения отделен большой зал. Я оборачиваюсь на девушку неподалеку — красивая на лицо, но скупая на брошенные ядовитые взгляды по сторонам; она — отвлекаясь от чтения и оглядывая других — не ищет в них изъяны и не оценочно осматривает одежду, она с интересом знакомится с каждым, с кем не смеет заговорить вслух. И именно это заинтересовывает меня в ней. Кудри беспорядочно лежат по плечам, простой черный наряд без излишеств и дорогих струящихся тканей говорит о ее семье и среднем заработке родителей, периодически всплывающее смущение — о малом опыте в ораторском искусстве и об отсутствии каких-никаких друзей. Она вздергивает плечами под моим тяжелым взглядом, и начинает поднимать свой, отчего я быстро отворачиваюсь и делаю вид, что наблюдаю за чем-то иным.
По ту сторону аудитории раздается стук, дверь эхом бросает удары в нас — учащихся.
Входит женщина лет под пятьдесят, с короткими черными волосами и широкими черными бровями.
— Карамель Голдман, прошу пройти за мной. Отпускаете? — спрашивает она у преподавательницы.
— Да, пожалуйста, — отвечает та.
Я откладываю книгу, поднимаюсь и следую за женщиной к двери.
Мне интересна причина моего снятия с урока и почему за мной пожаловал школьный психолог. Обыкновенно собирали нас в конце месяца, да и то, если имелись какие-либо жалобы; я же не подавала никакой запрос на обследование.
— Ты ведь не против поговорить? — спрашивает она в коридоре, идя бок о бок со мной.
Я негодую от факта обращения ко мне на «ты» — конечно, я слышала, про ее некоторые особенности: для большего доверия со стороны учеников, она обращается с ними на равных и никогда не перебивает; а также никому и никогда не говорит своего настоящего имени. Хотя, в принципе, никому и звать ее особо не хотелось и по собственному желанию не приходилось. Я впервые столкнулась с этой женщиной лицом к лицу, потому что до сего момента наблюдала за ней, кладя ответы на тесты, когда мы проходили массовую проверку.
— А есть о чем? — отвечаю я.
Мы заходим в лифт и спускаемся в кабинет, находящийся под всеми уровнями школьных предметов и мед кабинета, под администрацией и архивом.
— Не могу сказать, что на тебя есть жалобы. — Женщина смотрит мне в глаза, а я упрямо пялюсь в закрытую дверь лифта. — Но кое-кто очень беспокоится о твоем здоровье.
— Интересно, кто же?
— Не могу сказать. Я обещала.
Обещания, клятвы, да толку от них, если люди все равно сдают, рассказывают, врут?
«Ромео-балбес», думаю я. «Что ты умудрился про меня наговорить?».
Я поправляю слегка задравшуюся юбку платья.
— Холодно… должно быть, — говорит женщина, и я сожалею о свершенном действии. — Ты хочешь показать себя? показать тело? привлечь внимание?
— Зачем мне привлекать внимание, если мой отец — один их главных управляющих, а мое лицо постоянно показывают в рекламах? — Я стремительно занимаю оборонительную позицию.
— Может, тебе не хватает внимания с определенной стороны? Какого-то определенного человека? — настаивает психолог.
— Зачем мне это? — серьезно спрашиваю я.
— Ради чувств…
Женщина не договаривает — мой смешок перебивает ее; но ни одна мышца, ни единый мускул на лице не содрогается: все то же безразличие во взгляде вьет толстый узел вокруг шеи.
«Какие чувства?», хочется воскликнуть мне. «Вы — сумасшедшие? Вам нечего делать или вы просто хотите изуродовать свою жизнь? Словно острое лезвие, оно вскроет ваши вены и сердце, выпотрошит божескую натуру и оставит с неволей раба умирать в собственном опорожнении».
Мы подъезжаем к кабинету — последний раз я была тут около полугода назад, да и то из-за названного ранее психологического теста, который проводили среди всех учащихся.
Неужели Ромео рассказал, что меня мучают сны? Может, процитировал мою глупую фразу о душах и телах, которую я ни в коем случае не должна была произносить вслух?!
— Присаживайся. — Кивает женщина на диван, а сама садится на кресло напротив.
Я касаюсь лопатками спинки дивана и непроизвольно ложусь — не полностью, аккуратно, слегка подаваясь плечами вперед. Его форма — капля; нет — спадающая на ветвь лиана, соблазнительно влекущая к себе. Красное вино, разлившиеся по стенам, углубляется в темно-бордовый ламинат.
— Хорошо, — хмыкает та.
— Что хорошо?
Не спешу переспросить ее, но все равно обрываю резко настигнувшее нас молчание.
— Ты легла, — поясняет женщина, и сначала я не улавливаю смысла в ее словах, однако потом… — Я попросила тебя сесть, а ты легла. — Она почти самодовольно напрягает скулы, и губы ее сильно сжимаются. — Даже если ты сама этого не знаешь, нечто на уровне твоего подсознания жаждет поговорить.
— Или мне не хочется несколько часов просидеть в одной позе, — пытаюсь отмахнуться я, хотя признаю ее уловку — мой пульс учащается.
— Несколько часов? Ты думаешь, что беседа затянется… значит, у тебя точно есть темы для разговора.
— А вы меня отпустите через пару минут, если я скажу, что говорить нам не о чем? — отчеканиваю я, пытаясь совладать с нарастающим возмущением и злостью — она бегло огибает сказанные мной слова и переставляет их в том смысле, какой хочет наблюдать сама. Я не удерживаю следующую язву в себе: — Будете выдерживать тут, миссис «Как-вас-там», пока я не скажу хоть что-нибудь вас интересующее. Или пока рабочий день не закончится.
Она видит, как я мягко пожимаю плечами и, надеюсь, всем своим нутром чувствует силу и уверенность, которую я излучаю.
— Знаешь, — голос женщины звучит очень нежно, — я не привыкла вытягивать из своих клиентов правду. Я рассчитываю на доверие.
— А я и не клиент. — Резко поднимаюсь.
— Хочешь уйти?
— Уж точно не закончить сеанс и договориться о следующей встрече.
— Я напишу жалобу.
Я делаю шаг и тут же замираю; единственный стук от каблука туфли эхом бьется о винные стены. Сотни таких же ударов разрывают меня изнутри, колотясь в виски. Слова женщины останавливают меня.
— Чудесные методы современной медицины, — ехидничаю я и сажусь обратно, — может, начнете вытягивать из меня мелкие секреты, а за молчание снижать оценки в аттестате по истории, философии и счету?
— Значит, есть эти мелкие секреты.
Я вздыхаю — с издевкой, а в мыслях признаю свое поражение. Мы молчим некоторое время и скупо рассматриваем друг друга.
