— А мне говорили, что уклад наш в храмах и военных лагерях сохранился, куда бестий не допустили.
Я фыркнул. Не первый раз ведь я уже такое слышу. До чего ж память людская коротка да заносчива. Эдак пройдет еще лет с полста и будут во всех книгах писать, что бестий мы сами вывели для боев гладиаторских, а никакого Смутного Века и вовсе не было.
— Не допустили, говоришь? А как же тогда вергам удалось всех собак наровно перебить?
Неужто ни в одном храме хоть пары дворняжек не оставалось перед Смутным Веком? А про Але Канис слыхал? Каждому легиону до Смутного Времени полагался отряд воинов со специально обученными собаками. Что, легионеры потом их всех с голодухи сожрали?
Задумался Гез. Думай-думай, дело хорошее. Только вот как глубоко не думай, а правда-то на поверхности лежит — ведь вычистили верги собак, ровно вычистили. Еще прадед нашего наместника обещал по весу золотом за собачью пару. Да только эта награда и до сих пор не выплачена.
— Как же мы тогда выжили?
— Я ж сказал: не считали бестии нас врагами себе. Да и до сих пор всерьез не считают. Они к людям относились, вот, как мы, скажем, к галкам да голубям. Ну, галдят, ну, раздражают.
Но, пока они нам сильно не мешают, то пусть живут. Нет, если конечно расплодятся да обнаглеют, начнут поля вычищать и улицы загаживать, тогда, конечно, надо будет их на место поставить. Перебить сотню-другую, остальные сами притихнут. Но не совсем под корень вывести, понимаешь? Не потому, что задача непосильная, а потому, что ненужная.
Захоти тогда бестии, легко бы всех людей наровно вычистили.
Да и сейчас, на самом деле, но вслух говорить я этого не стал. Рано.
— Я понял, — Гез поморщился, — я не об этом. Как бестии допустили, что люди снова в силу вошли?
— А тут нам повезло, — я усмехнулся, — урсы с вергами подраться решили. Они сразу друг друга недолюбливали. Больше, чем людей. А потом — уж не знаю, с чего всё началось, но дошло у них дело до большой войны. Третьей Войны бестий, в которой люди не участвовали совсем. А сам знаешь — кусок хлеба, за который двое дерутся, обычно третьему достается. Так и в этот раз вышло. Победили, в общем-то, верги. Урсов после той драки совсем мало стало. Но и вергам досталось крепко. Много деревень без надзору осталось, дороги безопасными стали. Этим-то люди и воспользовались. Кроме того, говорят, вольпы людям помогли. Как всегда, свою выгоду преследуя. Хотя эта выгода им, в конце концов, боком обернулась. Но это только у нас так всё удачно сложилась. В иных странах и дела по-иному обстоят.
— Как? В каких? — по блеску глаз понятно: и вправду интересно ему.
— Ну, взять, скажем, Мавританию или Нумидию, которые когда-то частью ромейской империи были. Или Египту, где вообще людская цивилизация высот невиданных достигала во всех областях науки и философии. Теперь там что?
— Что? — и в рот глядит.
— Шшазг-и-нниль там сейчас. «Земля ветров», то есть. За точность произношения не поручусь, у людей глотка на эти звуки плохо приспособлена.
— А…
— Два. Чекалки. Очень пакостные бестии, между прочим. Это просто счастье, что наши края им холодноваты, вот они сюда и не рвутся особо. Но на Баетику они зубы давно точат, и, чую я, рано или поздно её себе откусят. Ибо твари они настырные, умные и подлые.
Больше того, если по первым двум пунктам они людям просто не уступят, то по подлости — вдвое обставят. У них канон такой, что честность — только между своими. А всех остальных обманывать, подставлять, друг с другом стравливать не только допускается, но и поощряется. Уж на что наши принципалы в интригах поднаторели, но даже они соперничества с послом чекалочьим не выдержали.
— Послом!? — Гез опешил.
— Ага. Сейчас в столице не любят об этом вспоминать, но покойный отец Родуса, наместника нашего, однажды решил союз с чекалками обустроить. Честь по чести, послами обменялись. Только вот дальше этого дело не пошло — с появлением ихнего посла Бурдигал стал, как один мой знакомый сказал, «гнездом шершней, в которое корова насрала». Чекалки, они подлости совершают, даже когда им от этого прибытку никакого нету — просто из любви к искусству. Принципалов тогда за год число уполовинилось, да и остальные сенаторы без дела не сидели — кто на дуэли друг друга прибил, кому в переулке пугию в бок воткнули, кому просто яд подсыпали. Ну и, поняв, что эдак их скоро совсем не останется, они посла взашей и выставили. Наш посол, кстати, обратно так и не вернулся — пропал, как сгинул, вместе, с приданной ему, триремой и отрядом своим.
— На севере тоже всё немного по-другому. Там Верхняя Меза. Раньше там только германцы дикие жили, но туда во время Первой Войны бестий, ушли пять ромейских легионов.
Точнее, их туда бестии выдавили. На берегах Германского океана эти легионы и осели.
Места там холодные, неприветливые, бестии такого не любят, так что людей в большинстве оказалось. Опять же люди то непростые были — сплошь легионеры — ну и не дали себя в обиду. Сейчас там люди в мире с бестиями живут. Ну, как «в мире»: насколько я знаю, бестий там мало и с людьми их тропы не пересекаются — верги с урсами в лесах, гиттоны в болотах, люди в деревнях и городках.
— Как у нас на замиренных территориях?
— Почти. Но не совсем. У нас это все же больше на передышку в драке похоже, чем на мир.
А там — нет. Бывает, конечно, что щенки вережьи пару овец у крестьян стащат. Бывает, наоборот, крестьяне щенка, в коровник забравшегося, на вилы поднимут. Но дальше этого дело не идёт.
— А я слышал, что в Мезе сплошь зверопоклонники.
— И я слышал, — кивнул я, — и, по-моему, неспроста. Сдаётся мне, случится у нас с ними война однажды.
Так я сказал, а сам смотрю пристально — понял он мой намёк, или нет. Призадумался он, глянул на меня с прищуром:
— А на самом деле — нет, выходит?
Я плечами пожал.
— Не поклянусь. Но от северян знакомых знаю, что народ там, в основном, верующий и верующий вовсе не в зверобогов.
Подумал он еще, мотнул головой.
— А в других краях?
— Что на востоке — не знаем. Во Фригии теперь пардусы и — по некоторым сведениям — вольпы. Остались ли там люди — неизвестно. На западе же наш мир морем кончается. Из всех экспедиций, в Британнию отправленных, равно как и из других дальних морских экспедиций, ни один человек еще не вернулся. Ну и всё, стало быть.
Тут легионер появился. Сам травами целебными пахнет, из-под куртки бинты выглядывают. Я даже усовестился немного — не успел еще человек леса увидеть, а уже всерьез пострадал и от кого — от своих же.
— Что лекарь говорит? — спросил я.
— Ерунда, — Фелгаргир рукой махнул, — за неделю заживёт. Тебя капитан зайти просил.
— Когда?
— Сейчас.
— Сейчас? — я удивился, — ладно, зайду. Сидите здесь пока, что ли.
III. Errare humanum est[7]
Как ни стыдно признаваться, но они застали меня врасплох. Умнеют с каждым днём, твари. Изо всех бестий одни вольпы не только знают, что у людей очень хреново с нюхом, но и умеют этим знанием пользоваться. Точнее, умели — диких вольп уже лет десять никто не видел, и слава Единому, уж больно проблемные были твари. А вот все остальные зверолюди в этом смысле недалеко от своих звериных предков ушли и с наветренной стороны от них подлянок ждать не стоит. Вот я и не ждал. Я вообще тут никого не ждал увидеть — месяца не прошло, как мы Ольштадский лес чистили. И, скажу не хвалясь — вычистили. Два вержьих клана — Кровавой Луны и Осеннего Ветра — под нож, до последнего щенка. Ни один не ушёл, чем угодно поклянусь. Из отрубленных хвостов, перед тем, как их по деревьям развешать, целый холм сложили — выше человеческого роста. А потом развешали, разумеется, честь по чести, как полагается. На каждое меченое дерево — по хвосту, в квасную соль обмакнув (чтобы муравьи да крысы раньше времени не сгрызли), медным гвоздем прибили, подножье кровью вережьей побрызгали, а поверх следов когтей раскалённым крестом тавры поставили. После такой зачистки бестии раньше, чем через пару лет, не заводятся. А за эти два года многое может случиться — глядишь, и заводиться негде будет. Строевой лес — на дома, корабельный — в плоты, да сплавом на верфи. Речушку, что по лесу текла, запрудить, мельницу поставить — вот вам и светлый пруд вместо оврагов тёмных, где вергу — благодать, а человеку — смерть. Да и селяне поосядут да поосмелеют. Одно дело — хутор на полянке, в котором трое мужиков, двоих из которых еще и за подоконником не видно. А совсем другое — пограничное село рыл в полтыщи. На границе абы кто хозяйством не занимается — всё больше от закона бегущие, да от закона же пострадавшие — розыскные, да ссыльные, стало быть. А если и есть кто, перед законом чистый, то тоже такой, что косо не смотри, а то косо дышать начнешь — по причине свёрнутого носа. Сколько раз бывало — приедем на чистку, а там уже тишь, гладь, да пеньки копчёные. Зато в селе ближнем — дым коромыслом, вино рекой и вережьи головы с частокола скалятся. Одна беда — плохо селяне леса чистят. Ладно, метки почти никогда не перебивают — и Сатр с ними, а вот то, что сбежать бестиям частенько дают — это уже никуда не годится. Потому что клан недобитый — много хуже клана небитого. Даже если от него только пара щенков и осталась — всё равно, они теперь спать спокойно не смогут, пока отомстить не удастся. И осторожнее они теперь будут вдвое, а злее — так вдесятеро. Недобил клан — жди беды. Так что, бывало и наоборот — приедем на чистку, а чистить некого — пусто в лесу. Зато в селе ближнем — вороний грай, вонь тухлая да черепа обглоданные меж сожженных домов лежат. Отомстили, стало быть.
