И тогда Штамм чуть ли не силком с кучером своим одели старика и, посадив его в кошевку, — айда с ним в Златоуст.
Было это в самый канун Нового года. Ночь выдалась морозной. Старик Нурлат чуть не замерз, пока ехали до завода. Едва отошел у Штамма в доме. А того большая новость ждала. Последовало приглашение от Аносова пожаловать в цеховую контору — присутствовать при новой плавке стали с узором булата и взглянуть на клинок из такой стали. Немедля, как только отошел Нурлат от стужи, поехал с ним Штамм в контору.
Старик ни на минуту не расставался с клинком.
В конторе у Аносова в эту новогоднюю ночь было торжество. Много там собралось народа. Шутка ли сказать! Самая лучшая сталь в то время. Ну и радовались люди, а больше всего сам Аносов.
Серьезный был человек. Когда опыты ставил — только держись. Добрый, а брови над переносицей сдвинуты, как две грозных тучи. Не от злости, а от думы глубокой. Тут уж коли замешкался — берегись. И опять — не наругает, не накричит, как другие господа, будь они неладны, а скажет острое слово — как срежет.
Ну, а сегодня ходит довольнешенек, всем улыбается, над глазами — ни облачка. В такой момент он уж — не мог обойтись без шутки. Вот и говорит:
— Ну, потеснись теперь, чугун, и ты, матушка крична! Красавица из восточной сказки будет здесь хозяйкой.
Вот тогда и показал Штамм клинок Нурлата. Люди потом говорили, что поначалу Аносов даже от удивления крякнул, хотя у себя хранил немало редких клинков.
«Откуда у Штамма могла оказаться такая красота?» — подумал он про себя, но, увидав хозяина клинка, догадался. И, может быть, на какое-то время, забыв про свой только что рожденный клинок, радостно воскликнул:
— Чудо-то какое! Из Дамаска этот клинок! Это ясно! — повторил он несколько раз. — Заодно и проверить можно, чей клинок сильней, чья сталь крепче и надежней. Добрая находка у вас, почтеннейший герр Штамм.
Только и ждал этих слов Штамм. Живо засуетился, повеселел.
Пробовали оба клинка, как полагалось. Тончайший шарф резали на весу, кидали в сосну, что стояла во дворе. Резали железо, будто хлеб. Оба клинка были словно братья. И тогда герр Штамм, не выдержав, от волнения вскочил с кресла и, заикаясь, потребовал тут же скрестить клинки, как в бою. Скрестили. Зазвенели клинки в руках двух мастеров. Тишина стояла, как ночной порой в лесу. Все, кто был в ту ночь в конторе, говорили дома, что они просто не могли дохнуть, так захватила всех эта схватка. И когда последний раз прозвенел в руках мастера новорожденный клинок, то клинок Уреньги чуть согнулся и в изгибе зазубринка легла. Аносовский же клинок каким был, таким и продолжал мерцать, переливаться — ни единой самой крохотной царапинки не осталось на нем…
Нурлат не выдержал, подошел к верстаку, на котором лежали оба клинка, и, взяв их в руки, поцеловал. Поклонился всем низко и обратился к Аносову:
— Барин! Возьми мой клинок, хоть и старше он и много лет пролежал в земле. Пускай лежат оба рядом. Только бы шайтан не подшутил. Украсть может. Сказку про Уреньгу слушать надо. Ее клинок. На перевале в ручье лежал.
— Спасибо тебе за сказку! — Аносов крепко поцеловал башкира. Хорошо наградил его Аносов.
А Штамма будто подменили. Скинув с себя важность, посветлел лицом и, забыв про свой чин, а главное, — зачем был послан на Урал, подошел к Аносову и пожал ему руку. Понял человек, что произошло в ту ночь на заводе возле Косотур-горы. И просто, без корысти и зависти поздравил Аносова с рождением булата:
— Вы, герр Аносов, творил чудо! Но при чем тут сказка? Не понимайт.
— Достопочтеннейший герр Штамм, — в свою очередь сказал Аносов. — А может быть, сказка — это как раз то, чего не хватает вашим мастерам?
Штамм внимательно посмотрел в глаза Аносову, полные лукавых смешинок, но вполне серьезные, и ничего не понял.
— Не понимайт, — еще раз повторил он.
А вечером, на другой день, уже в гостях у Аносова, на балу, ведя спокойный разговор, Штамм поведал управителю златоустовских заводов о своих бедах и думах. Одним словом, перед Аносовым сидел в глубоком кресле не мундирчик со светлыми пуговками, в башмачках на высоких каблуках, а оружейник.
Потом через несколько дней, отбывая на родину и прощаясь с Аносовым, Штамм сказал, что посланцев из Германии не последует больше. И отбыл с Урала.
Когда сани тронулись, он оглянулся в последний раз на завод, заснеженный пруд и Косотур-гору, над которой разливалось восходящее солнце. И от неожиданности поднялся. На самой вершине горы четко обозначился силуэт красавца-лося. Будто явился он из сказки и встал над горами как символ уральской земли — в ореоле слепящего света, таинственный и прекрасный.
И каким-то особым чувством понял мастер, на что намекал Аносов, говоря о сказках. Великая земля рождает большие дела и больших людей.
Тройка горячих коней уносила Штамма на запад, а он все стоял и стоял в санях с непокрытой головой, любуясь величественным зрелищем, представившимся ему на вершине Косотур-горы.
И снова над Уралом метели бушевали — не один десяток лет. Снова по весне шумела Громотуха, а заводской летописец заносил в свою книгу вести о новых и новых делах златоустовских умельцев.
…1965 год. Двадцать лет прошло со дня Победы над фашистской Германией. И в честь этой даты златоустовские мастера создали новое чудо — меч Победы.
Давно в задумках, когда был еще подростком, хранил мечту Леонид Нурлич Валиев не только повторить дедовское мастерство в гравировке стали, но и превзойти его. Для этого он много и долго учился у старых мастеров. Подолгу глядел на старинные клинки, на их насечки и рисунки, читал о Бушуеве, Иванке-Крылатке, а больше того об Уткине Петре — мастере, воспевшем на стали любимую для златоустовцев Косотур-гору, и о самом Аносове — кудеснике булата.
Ну, а когда приступил к работе, то, как бывает в любой сказке, на помощь заводскому умельцу пришли волшебники нашего времени. Оттого этот богатырь-меч таким редким сапфиром отливает, светится и мерцает…
Клинок Уреньги — древняя сказка, а меч Победы — светлая быль нашего сегодня. Быль, созданная трудом и сердцем чудесных мастеров. Значит, недаром ныне златоустовских умельцев наследниками доброй славы аносовских времен называют.
УЛИН КАМЕНЬ
Уральские сказки, что камешки в горе. Один копнешь — на целый занорыш наткнешься — и такой, что цены не будет ему.
Вот, к примеру, сказки про Кусинский завод. Много их про него в народе живет, а до корней начнешь доходить и узнаешь, что в далекую, мохом обросшую старину, когда завода не было и в помине, назывались эти места Юлбасаром, вокруг них из века в век разбойники гнездились. И не просто разбойники были они с большой дороги. Нападали они на богатые караваны, добро у купцов да разных визирей и даже у ханов отбирали — и не себе, а тем, кто с голоду умирал, иль в сиротство впадал, иль беспомощным стариком стал, отдавали. И людей, проданных в неволю, эти разбойники освобождали.
Позднее, а когда и почему — не знают кусинцы точно, гора Юлбасар стала называться Аргусом а безымянная красавица-скала — Улиным камнем. Об Улином камне и речь поведем.
В давние годы все это началось, когда темно и тоскливо людям жилось на старых уральских заводах. Когда в пожарках пороли виновных и невиновных, к колодам приковывали на цепи тех, кто мешал хозяевам грабить.
На первый взгляд, Кусинский завод мало чем отличался от других заводов. Как и везде — плотина. Матушка-домна. Прокопченные цехи. Улицы по горам и пригоркам Шарф дыма из заводской трубы.
Но ежели приглядеться — большая отличка получалась Вокруг Кусинского завода — одна над другой горы, не то что в Кыштыме или в Каслях. Известно, Куса — без малого, самая хребтовина Урала. Леса — стена стеной И над всей этой красотой — сам батюшка Таганай, словно отец с сыновьями. В наше теперешнее время, рассказывали старожилы в Кусе, не каждый сможет напрямки до Кыштыма добраться, а в ту пору, о коей речь поведем, места вовсе глухими были.
Только речка Куса, рожденная родниками, впадала здесь в реку Ай, которая эту глухомань с большим миром связывала. Говорили старики, что речонку Кусой еще в совсем древние времена предки башкир называли, когда и в помине здесь завода не было. И означало это слово — холодная студеная вода.
Но все же по первопутку добрались поначалу рудознатцы, а за ними и купцы до этих мест, богатимых рудой да лесными угодьями.
Первым купил «Кусинское место» у башкир купец и заводчик Иван Мосолов. Грамотка-купчая от тех лет сбереглась, а в ней сказано: «…1754 года октября 22 дня… продали Ивану Перфильеву сыну меньшому Мосолову по реке Кусе, в 30 верстах от Косотурского завода у башкирцев Оренбургской губернии землю… с лесными угодьями, сенными покосами и с рудными местами»… за пятьдесят рублей ассигнациями. За башкирцами было оставлено право в эту землю… «въезд иметь, бортями владеть, звериную ловлю и хмелевое щипание иметь по-прежнему».
