предостаточно. Но было что-то самое главное и это "что-то" спряталось внутри его головы и никак не давало себя рассмотреть подробно и внимательно. Что же так сильно пугало его и мешало уснуть. Максим ворочался с боку на бок, и все не мог успокоиться.
– Максим, ты спишь?
Окно приоткрылось и в проеме показалась голова Аркадия Матвеевича. Потом он аккуратно, стараясь не шуметь влез в палату медпункта.
– Тише. Люба ложится спать, а мне надо обязательно поговорить с тобой.
Вот уж кому Максим был рад, так это начальнику лагеря. Он столько всего хотел ему рассказать, что казалось он задохнётся, если не выговорится. Но тот оборвал его на полуслове и приложив палец к губам, сказал только одну фразу, от которой настроение Максима сразу испортилось.
– Знаю. Почти все знаю, остальное расскажешь, когда спрошу. А теперь слушай меня внимательно и запоминай. Прости что я втравил тебя в это. Ты не можешь представить себе, как я об этом жалею. Но теперь нет ни времени, ни смысла об этом разговаривать – надо попытаться спасти тебя. Ты готов?
Максим был настолько расстроен напуган переменой, которая произошла в его учителе, что готов был расплакаться. Лицо у начальника лагеря было жестким и даже страшным: на лице явственно проступили глубокие складки от носа до губ, сами губы сложились в тонкую прямую линию, а в глазах читался страх.
– Самое главное: тебе больше нельзя входить во время! Никогда! Ты понимаешь меня?
Не надо отвечать, просто кивай.
От испуга Максим и не мог говорить, так он был напуган и так ему было в этот момент себя жалко.
– Дальше – завтра я заеду за тобой на машине и сам повезу тебя в травмпункт. Чтобы ни происходило сегодня ночью, что бы ты не увидел – не покидай своей кровати. В крайнем случае – кричи. Кричи громко, разбуди весь лагерь, но не делай ничего сам. И наконец – заставь себя уснуть. Я знаю, что это сложно, но это – твоя самая надёжная защита, сейчас.
Аркадий Матвеевич пытался успокоить, пытался быть ласковым и добрым, но получалось у него очень плохо.
– И не только сейчас. Пока ты спишь, им сложнее тебя найти.
– Кому им?
Больше молчать Максим не мог. Вернее, он сейчас ничего, наверное, не мог. Вопрос не то что вырвался – он соскользнул с губ. Почти выпал, как вставная челюсть древнего старика. Максим и чувствовал себя так же беспомощно, как старик. Наверное, он в этот момент был так жалок и беспомощен, что учитель наконец пожалел его.
– Я не могу тебе объяснить. Не потому что не хочу, Максим, и не потому что ты маленький, просто я не знаю. Я даже не могу описать их. Они окажутся кем угодно. Даже теми, кого ты давно знаешь. Они очень быстрые и безжалостные. Но помни, как бы они тебя не пугали, кем бы не показались тебе, ты можешь быть умнее и сильнее их. И только вера в это, дает тебе шанс сохранить себя. Всё остальное я расскажу тебе завтра, а теперь ты обязан заснуть.
И так же тихо, Аркадий Матвеевич вылез через окно на улицу.
"Как же я теперь усну" – с ужасом подумал Максим.
В голову лезли самые страшные предположения о том, кем могут оказаться эти "они", которых начальник лагеря даже не смог описать. Нет ничего более страшного чем бояться того, что невозможно описать. Тогда ужас становится по-настоящему неописуемым. Если бы была хоть какая-нибудь зацепка, какая-то определённость! Впрочем, одну зацепку он оставил. Он сказал, что: "Они окажутся кем угодно".
"Но ведь это значит…" – Максим боялся даже додумать эту страшную мысль.
Он был в медпункте один.
"Нет, не один!" – одёрнул он себя.
С ним была Люба, медсестра пионерского лагеря.
"А если "кто угодно" – это она? " – пришло ему в голову.
Он уже собрался скинуть одеяло и поискать свою одежду, как за стеной раздались шаги. Максим накрылся с головой одеялом и притворился спящим. Дверь открылась и в комнату вошла медсестра.
–Ты спишь? – спросила она шёпотом.
Максим зажмурил глаза так сильно, что ещё чуть-чуть и он бы наверное ослеп.
"Пожалуйста, пусть она уйдёт!" – мысленно просил он, кого-то: – "Я никогда больше не сделаю ничего плохого. Пусть меня отправят в детский дом, пусть посадят в тюрьму, но не отдавайте меня этим"
Если бы Максим умел молиться, то наверное бы обратился бы к Богу. Но он был неверующим и просить о помощи, ему было некого. В сложных ситуациях он обращался к людям, но теперь и им доверять было нельзя. Максима приучили слушаться взрослых, но в этом-то и был парадокс: взрослые требовали невыполнимого – доверять не всем, а только некоторым.
Они устанавливали правила и сами же их нарушали, они меняли эти правила, как хотели и Максим не успевал за этими изменениями. Он слишком медленно соображал и плохо понимал людей. Мать говорила слушаться бабушку и учителей, но в любой момент её указания могли вступать в противоречия со словами тех, кого она велела слушаться. Учителя могли отругать за то что ябедничаешь и наказать, если ты этого не сделаешь. Потому что в каждом правиле для них были исключения и только им эти исключения были понятны. Они требовали быть честным, но подразумевали под этим, что правду надо говорить только им, а в других случаях, не грех было и соврать. Но самое страшное, что врать надо было и им, потому что за правду его всегда наказывали. От этого он почти сходил с ума, но не видел выхода.
Вот и теперь он не понимал, что делать: опасность приблизилась к нему в плотную и единственная возможность спастись была немедленно, сию секунду заснуть. Но ведь сделать это было невозможно. В крайнем случае, Аркадий Матвеевич велел ему кричать, но Люба был всего в двух шагах, и если это уже не прежняя медсестра, а одно из тех существ что ищут его, одно из тех кого начальник лагеря назвал быстрыми и безжалостными, то не успеет Максим набрать в грудь воздуха чтобы закричать, как она или они расправятся с ним. Он ведь совсем не быстрый, а сейчас его от страха почти парализовало.
–Странно, – тихо сказала Люба. – Мне показалось…
И не договорив фразу до конца, она вышла из комнаты.
"Нет," – решил Максим: – "Делайте со мной, что хотите, но я здесь не останусь."
Он оглядел комнату в поисках своих вещей: джинсы, футболка и сандалики с носками
