Надо попытаться, попробовать. Вдруг я уже так безнадежно болен, так плотно присел на дешевый стимулятор под названием «российский бизнес», что ломки мне не преодолеть? Кто виноват в этом, кроме меня самого? Деньги. Что есть деньги, и зачем они нужны? Это способ достижения заветной мечты. А какова мечта? Размытая и неясная, романтическим обелиском высится мечта среди моих низменных желаний и потуг. Мечта о… Любимой. И без денег, без этих ебаных лаве, она, увы, неосуществима. Думаете, раньше было иначе, бескорыстные отношения и все такое? Лажа! Самки всегда выбирали сильных, уверенных в себе, доказавших свою состоятельность лидеров. Сначала это выражалось в количестве добытого на охоте мяса, позже, с развитием общества, в наличии рабов и латифундий, ныне, в мире кристального математизма все решается при помощи энного количества нулей после цифры на твоем счете.
Любимая! Где же ты? Хуй с ними, с пальмами, океаном и виллой. Я готов ждать, готов терпеть. Но любовь мне нужна прямо сейчас, сию минуту, вынь да положь. Вот будешь ли ждать ты?
* * *
Последнее время моей девушкой считалась Ева. Или мне так только казалось? Или ей? Я знал ее с давних пор, кажется, целую вечность. Мы познакомились много лет назад, во времена первых клубов, во время первого, так сказать, погружения в некое подобие богемного образа жизни. Помните, была такая клоака «Голодная Утка»? Что мы там делали? Так или иначе, волей случая оба мы оказались в том экспатовском рае, более походящем на третьесортный ад. Темнота кромешная, грохот низкопробной музыки, жирные иностранные ублюдки в поисках непритязательного русского мяса. «Франция – страна гурманов», «Англия – верность традициям», «Россия славится красивыми девушками», думаете, так? Красивыми – возможно, только не девушками. Далеко и давно не девушками. Разнузданными похотливыми блядищами. «Россия – огромный, почти халявный бордель» – вот как это звучит на самом деле. Для извращенцев всех мастей есть Таиланд, а для натуральных бесхитростных любителей дешевых дырок – Россия. Русь святая, мать ее! Толстопузые америкосы, голубоглазые фрицы, нервические французы, пропойцы англичане, хачевые итальянцы, и не менее хачевые, но к тому же несусветно тупые испанцы, турки, финны, голландцы, индусы и все остальные, неудовлетворенные, задроченные стальными руками секшуал харрасмента и оголтелого феминизма представители других стран, прут к нам в поисках не умеющей отказать давалки.
Маленькие лохушки обсуждают, кто и в каких количествах перепихнулся (подумать только, мамочки, я трахнулась с иностранцем!) с заморскими гостями.
– Когда я ебалась с Генри…
– Он вынул член, а я смотрю – обрезанный. Так ты мусульманин, говорю…
– Ой, они такие вонючие!
– Никакие не вонючие. Меня вон турки в Анталье…
– Лучше всех испанцы. Девочки, точно говорю, дерут тебя как кабаны, чернявенькие такие, и без лишних выебонов.
– Главное, чтобы не жадные…
Помню, Ева стояла у входа в бар, похожая на маленького ангела, случайно попавшего к вратам преисподней и не решающегося идти дальше. Во что она была одета, какого цвета у нее были тогда волосы, короткие ли они были или длинные? Надо думать, я сильно нагрузился в ту ночь, раз нелегкая занесла меня в «Утку». Мы пообщались и разошлись, даже телефонами не обменялись. Помнится, она мне понравилась категоричностью яростных суждений, очень похожих на мои собственные. В том, что мы мыслим схоже, я убеждался и позже не раз. Ева всех вокруг всегда считала за конченых мудаков. Она знала, что всем этим разнокалиберным самцам и самкам нужно, необходимо просто, что-то с тебя получить, что-то поиметь. В глазах знакомящегося в клубе ублюдка торчат эрегированные мысли, во взгляде очередной волоокой суки – желание ужраться на халяву. Она знала это почти так же хорошо, как и я. И, так же как и я, она не могла при этом остановиться, одуматься, прекратить тщетные поиски любви. Тем более в тех местах, куда она, эта самая недотрога – Любовь, не заходит. И никогда не зайдет!
Но Ева надеялась, не разумом даже, не в мыслях, а где-то в сердце, или, если угодно, в глубине души. Позже мы встречались с Евой также случайно в «Птюче» и в «Пропаганде», пару раз в «Джаз-кафе». У нас никогда ничего не было. Только, может быть, искорки, маленькие разряды, изредка проскакивающие между нами. Дальше разрядов дело не шло. И не то чтобы не хотелось, а просто обоюдно не было такой цели, устремления оказаться в одной постели. Общение, невинные поцелуи, пара дорожек на грязной крышке клубного унитаза: «Привет, как дела, поедешь в…?»
Потом Ева исчезла. Ее родители уже давно эмигрировали в землю обетованную. Девушка слилась из России к вечному лету, Стене плача и прочим мифологическим святыням. Она не звонила, не писала писем. Надо знать Еву, чтобы понимать: такие люди пользуют общение, только если оно, это общение, хоть чем-то, да обусловлено. Тусовкой, например. Интересами. Их (кроме шмоток из последних коллекций не последних модельеров и стремления жить лучше, чем это в данный момент по силам) не было. Да и нет. Разве болезненная присадка на постоянный club-diving может считаться общностью? Хотя, возможно, возможно. В конце концов, пациенты больничек всегда найдут, что обсудить. Врачей, саму медицину, собственные болячки, в конце концов.
Ева вернулась через пару лет. Я встретил ее в «Цепеллине», среди пестрой толпы моделей, барыг и олигархов. Бог ты мой, а девушка изменилась! Она всегда была хорошенькой, ангелочком, я уже говорил. За те два года, что я не видел ее, Ева приобрела светский лоск, налет особой, центровой пафосности. К тому же (вот удивительно!), при ближайшем рассмотрении оказывалась тем же маленьким ангелом.
Очень скоро, через день, или два, или три, мы проснулись в одной постели. Ева и в сексе была похожа на неземное создание: кроткая и нежная. И сосала отлично! Мы стали часто встречаться, бывать вместе на этих ужасных московских вечеринках, открытиях-закрытиях, премьерах, просто ходили в кино. Тусовка стала нас отождествлять друг с другом. Так мы стали парой. Или нам тогда только так показалось?
Как бы то ни было, мы были вместе. Сходили вместе как-то и на показ к Андрею Перову. Он проводился в Смоленском пассаже, под самым куполом. Толпа околомодного отребья нагоняла скуку. Мелькнул сам Перов, позвал позже в «Герцен», выпить в тесном кругу, отметить. Мне не хотелось, но ради Евы я согласился. Все ж-таки светский выход, не ебаться!
Подошла Баркенштейн, посмотрела зло:
– Как дела?
– В порядке, поедешь к Андрюхе в «Герцен»?
– Не знаю, стоит ли, – она бросила взгляд, искрящийся ненавистью, в сторону стоящей рядом с бокалом шампанского Евы.
– Ну почему же нет, посидим, поболтаем…
– Было бы с кем, – на этой фразе Барк скорчила гримаску, олицетворяющую улыбку, и отвалила.
– Чего она психует? – спросила Ева.
– ХЗ, – коротко ответил я.
– Думаю, ты знаешь, – Ева помолчала. – Ревнует она тебя, наверное.
– Зачем? – я улыбнулся каким-то протискивающимся мимо знакомым. – Все давно уже ясно в наших с ней отношениях.
– Любит она тебя, тут не до размышлений, зачем да почему, – Ева допила шампанское и завертела головой в поисках официанта с подносом.
– Не нахерачься раньше времени, смотри, – сказал я тепло. В голове шевельнулись противные мысли о коксе. Так, мимолетные видения, кусочек рекламного ролика «Cocaine from Bogota». «На хуй, на хуй, – подумал я, – почти неделю не прикасался и дальше смогу, надо же мозг разгрузить».
В японском ресторане клуба «Герцен» в четверг не было никого, кроме нашей компании. Андрей Перов, в каком-то идиотском френче, наверняка собственного производства, нервно улыбался, курил, ему не понравилось, как прошел показ. Не понравился он и остальным. Тем не менее все поздравляли, произносили тосты, хлопали модельера дружески по плечу.
– Показ – супер, – пока я говорил, я и улыбался так криво и отвратительно, что сразу было видно, насколько мне не по кайфу. – Особенно эти оранжевые платья!
К слову сказать, оранжевые платья – самая слабая часть коллекции. Перов, по-моему, даже вздрогнул.
– Да-да, – наперебой загалдели все, – оранжевые – обалденные!
– А по-моему, полный отстой, – шепнула мне на ухо Ева.
– Мне оранжевые как-то не очень, – громко и четко прочеканила вдруг хранившая гордое молчание Баркенштейн, – слишком просто, что ли.
Перов промолчал. Ему явно было не по себе.
Уйдя из «Герцена», мы какое-то время шагали по Никольской. Ночное предзимнее небо было усыпано алмазами звезд. Как там у Бродского:
…Шелест кизилового кустаоглушает сидящего на верандечеловека в коричневом.Кровь в висках стучит, как не принятое никеми вернувшееся восвояси морзе.Небо похоже на столпотворение генералов…
Я прочел стихотворение Еве, она прижалась ко мне, посмотрела прямо в глаза и сказала:
