Граф Фламмен потянул к Жори руку, но тот отскочил, словно заяц, залившись краской чуть не до кончиков волос.
— Я… я… — начал он, заикаясь, — Мы тут… в общем, пришли! — он обрадовался, заметив нужную дверь и уставился на нее с надеждой, — Тут проф-фессор Лироу!.. Он свободен, да! Я вас вон там подожду… да? — спросил он с надеждой, будто ожидал, что мы сейчас ему запретим.
Где таких нервных только берут, интересно?
— Конечно! — улыбнулась я, — Спасибо вам большое, что проводили.
Он покивал и скорее отошел к окну в дальнем конце коридора.
Коридор был широким, с высокими потолками и открытыми залами между лестничными пролетами, и каждый звук гулко проходился по всему пространству, когда здесь никого не было, как сейчас. Я говорила очень и очень тихо, отвернувшись спиной к углу, в который зажался смущенный Жори.
— Вы что творите?!
— А что я творю? — деланно удивился Виль, весело подмигнув Жори в конце коридора.
— Я нижайше прошу прощения за грубость, но у вас что, в заднице что-то свербит, из-за чего вы не можете вести себя нормально?! — не сдержалась я, скрещивая руки на груди.
Граф вдруг как-то недобро улыбнулся, глаза загорелись и все наигранное благодушие и веселость с него слетели. На загривке отчего-то захолодило и разбежались мурашки вниз по хребту. Я передернула плечами.
— Нормально? А вам нормально, как с нами здесь обращаются? Да? Как с вами разговаривал мистер Хант, что он вам говорил? Вас это устраивает? — он наклонился ко мне, окатив насмешливым взглядом, и я стиснула челюсть, — Не успели мы переступить порог, а нас уже облаяли. А вы ведь государственный служащий, на минуточку! И с вами разговаривали, словно вы умственно отсталая — вас это устраивает? Судя по всему да, вы ведь и сами только рады подмахивать!
— Замолчите!.. — прошипела я, стискивая пальцами предплечья так, будто только на них удерживалась от падения, — Я просто делаю свою работу.
— Вы об себя ноги вытирать позволяете, — жестко отрезал он, — И мне того же желаете.
Я вспыхнула, едва удерживаясь от того, чтобы не дать ему пощечину. Откуда герцогскому сынку знать, чем для меня может закончиться непозволение вытереть о себя ноги?! Это он может делать, что хочет, и ничего ему не будет!
Я уже открыла было рот, чтобы возразить, но тут открылась дверь аудитории. На пороге стоял пожилой господин и удивленно нас оглядывал.
— Вы ко мне?
— Да! — улыбнулся ему граф, тут же снова меняясь и в лице, и в позе.
Профессор, не дожидаясь нас, зашел обратно в аудиторию, не закрывая за собой двери, и Виль галантным жестом предложил мне идти вперед. Когда я проходила мимо него, он шепнул:
— Не волнуйтесь, обещаю вести себя нормально! Прямо как вы.
Я задавала заготовленные вопросы, получала на них вполне ожидаемые ответы, и мы шли дальше. Снова вопросы, снова ответы, снова — дальше. Граф сидел рядом и записывал, не забывая вежливо улыбаться. А мне вот улыбаться было все тяжелее с каждой минутой.
Граф Фламмен вел себя безупречно. Как и обещал. Знакомые преподаватели, завидев его, в подавляющем большинстве были не сильно рады, а порой и, не скрываясь, кривили лица. Подозрительно на него косились, когда он приветствовал их со всем уважением, но с каждой минутой разговора, лишенного любых даже намеков со стороны графа, ученые мужи все больше и больше расслаблялись. И все больше и больше наглели.
Они будто прощупывали почву и, не получая никакого отпора, давали себе волю. И в отношении графа, и в отношении меня. И не то что бы эта ситуация не была мне знакомой. Но отчего-то сегодня все воспринималось иначе.
— Скажите, пожалуйста, как вы считаете, если облегчить программу и обучать девушек и юношей раздельно, это…
— Послушайте, голубушка, можно, конечно, по-разному изворачиваться — вон, хоть у своего дружка спросите, он в этом смыслит! — мужчина прошелся по графу каким-то очень неприятным взглядом, вкладывая в него смысл, который я не могла понять, но граф на это только улыбнулся, — Но во всем этом изначально нет смысла. У каждого есть свое место в этом мире. И у женщин есть свое, очень почетное. Они жены и матери, — улыбнулся ласково преподаватель проклятийной магии, — У вас и у самой уже возраст подходит. Сколько вам?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я стиснула зубы, продолжая давить беззаботную улыбку. Какая тебе, старый хрен, разница, сколько мне лет?
— Двадцать пять.
— У вас есть муж? Дети? — участливо спросил он.
— Нет, и я не планирую…
— Вот от этого все и проблемы, милая! — улыбнулся он, будто разгадав какую-то загадку, — Мотаетесь по городу со всякими… — маг прищурился брезгливо в сторону бывшего ученика, — А могли бы уже второго нянчить и глупые вопросы бы в вашу голову даже не приходили, уверяю вас! Вам было бы просто не до этого. Вот у меня внучка недавно родилась, и я с ней как-то сидел, когда сын с женой уезжали… Так это же боже мой! Ни на секунду не расслабишься, а ведь малышка чудо какая спокойная. А как за ребенком следить, когда учеба да работа? Оставьте это мужчинам, ваше дело — детей растить. Кто, если не вы?
Я покивала, улыбнувшись. Самое ужасное, что я его понимала. Его позицию я понимала и не то чтобы была с ней в корне не согласна — или по крайней мере ничего не имела против, что он думает иначе, чем я.
Но мне ни капельки не хотелось ни замуж, ни детей. Я не хочу растить даже самого спокойного ребенка, я хочу особняк и графский титул! Хочу быть в праве одернуть каждого, кто зовет меня «голубушка»; посылать в самых неприличных выражениях всех, кто жалостливо качает головой, когда узнает, что мне двадцать пять и у меня нет мужа; хочу гордиться тем, чего добилась; хочу, в конце концов, спокойно делать свою работу, не доказывая каждому встречному, что меня не за красивые глазки к ней подпустили… А не нянчить второго. Лучше бы я родилась мужчиной.
Так я думала раньше.
Была бы мужчиной, на меня бы так не смотрели. Мою работу не принижали бы все, кому не лень, не было бы этого покровительственного и снисходительного взгляда, с которым вроде бы «серьезные люди» пихают мне палки в колеса, потому что я якобы мешаю им заниматься их «серьезными» делами.
Вот только сейчас я слушала, как эти же самые люди чуть ли не каждую фразу выворачивают так, чтобы уколоть графа Фламмена. Видят, что он не отвечает, не спорит, кривиться порой, но молчит и улыбается, молчит и улыбается, послушно записывает и — молчит, и улыбается вежливо; и пользуются этой возможностью, чтобы… чтобы что?
Чтобы отомстить ему за плохое поведение боги знают сколько лет назад, когда он был сопливым подростком? За то, что он любит украшения? За то, что у него специфичные вкусы? За то, что спорщик? Не слишком ли мелочно для серьезных-то людей? Или это просто повод? Я ставила на второе.
Они цеплялись. И ко мне и к нему. И ведь это не что-то новое. Вряд ли с ним сильно иначе обращались, когда он здесь учился. Я подумала, что мы похожи гораздо больше, чем мне казалось. Как часто ему во время обучения приходилось делать больше, просто чтобы ему не занижали результаты? Я знала, что академию он кончил с хорошим результатом. Насколько это было непросто, учитывая отношение к нему преподавателей?
Я знала, как много сил отнимает эта постоянная попытка доказать, что ты не хуже, и что чем больше у тебя получается это доказывать своими результатами, тем хуже к тебе, почему-то, отношение. Потому что все это не причины, не причины — а поводы.
Они цеплялись просто потому, что это было удобной возможностью самоутвердиться. Если я «милая» и «голубушка», то они — серьезные взрослые люди; если я «работающая» и «незамужняя», то они — удачно устроившиеся замуж женщины. Если Виль «смазливый», «изворотливый» и «как ворона летит на блестяшки», то они — настоящие мужчины.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Поднять себе самооценку, вытерев о кого-то ноги. И в какой-то момент не замечаешь, как появляется желание просто оказаться на их месте. И гадко уже от себя.
«Вы об себя ноги вытирать позволяете и мне того же желаете» — я сама не заметила, как черканула это в свой блокнот для заметок. И тут же перевернула страницу, чтобы никто не заметил.
