…Удар древком в грудь отбросил Хансера. Что-то противно хрустнуло. Он дрался осторожно как никогда, но это не спасло от множества порезов и от этого вот удара. Последние пятьдесят лет жизни сгорели. Отступать было некуда, а проклятый шестикрылый свеж и бодр, как в начале боя. Похоже, это его забавляет.
На ногах Хансер не удержался – упал. Следом рухнула булава. Прерывающий нить принял ее в перекрестье сабель, остановив отточенные крылья, обильно политые его кровью, за три пальца от кончика своего носа. Херувим надавил, доменовец упер рукояти в мостовую и почувствовал, как стонут его клинки. Впервые оружие, в которое старый мастер вложил всю душу, могло подвести хозяина и словно бы извинялось за это.
Я увидел Тайви. Она появилась со стороны захваченных нами ворот. Девушка в белых одеждах и великоватой для нее медвежьей шкуре. Она шла босиком, шла к какой-то цели, видимой только ей. И время словно замедлилось – совсем как в бою с некромантами. Воины расступались перед ней. Тайви остановилась в самом первом ряду, и мне почему-то стало спокойно…
Лин-Ке-Тор словно ударился спиной о дверь. Что-то было за нею спрятано. Что-то такое, что сулило большую боль, но и большую силу, что-то из прошлого Хансера. В душе моего друга было много закрытых дверей, но это – другое. Несущий спокойствие ударил в огромный замок со всей отпущенной ему силой. И увидел…
Пустыня, шатры, вокруг валяются трупы. Воины в арабских одеждах вперемежку с другими, на чьих одеждах был тамплиерский крест. Он смотрел глазами маленького мальчика, смотрел на высокого воина в бордовой тунике. Юлиан. Молодой, его трудно было узнать. Из самого большого шатра крестоносец за волосы выволок женщину, она прижимала к себе ребенка.
– Это сука эмира, – крестоносец толкнул женщину. – Говорят, горяча. Чур я первый. Если, конечно, господин доменовец не хочет…
Договорить он не успел. Откуда-то из-под одежд женщина выхватила пистолет – тяжелый «магнум» сорок четвертого калибра. Выстрел прозвучал подобно грому. Воин с тамплиерским крестом на одежде недоуменно уставился на дыру в груди. Не спасла кольчуга, да и не могла спасти. Вороненый ствол повернулся в сторону Юлиана и изрыгнул новую порцию смерти. Какая досада, что высшему такая смерть не страшна. Доменовец выхватил клинок и одним движением, четким движением марсианина, снес женщине голову. Тело упало в песок. Слабые руки разжались, выпуская и ребенка, и оружие.
А голова подкатилась к самым ногам мальчишки. Но тот был словно в трансе. Лин-Ке-Тор чувствовал, как в душе ребенка воздвигается та самая дверь, которую он только что выломал, отделяя хрупкий детский разум от вечного безумия.
– Вот стерва, – сказал кто-то из крестоносцев.
– На коней, – злобно приказал Юлиан. – Если эмир вернется и застанет нас здесь, живыми не выпустит.
– Щенков в расход? – спросил тот же крестоносец.
– Нет, я заберу их. Нам нужна плата для Плутона за нового прерывающего нить. Давайте, ты повезешь старшего, а ты – младшего. – Он ткнул пальцем в двоих крестоносцев. Те послушно исполнили приказ.
Но когда один подошел к младшему ребенку, произошло чудо. Ручки существа, наверно, недавно научившегося ходить, сомкнулись на рукояти оружия, выпавшего из рук матери. И кто скажет, какая сила помогла слабым пальчикам нажать на тугой курок. Пистолет вырвало из рук у ребенка, но второй крестоносец упал рядом с первым.
– Проклятое семя! – закричал Юлиан. – Как с ними воевать?!
Так вот как Хансер попал на Плутон, осознал Лин-Ке-Тор. И не один. Он заставил себя забыть это, но в душе не должно быть темных пятен. Если уходить от боли, она все равно настигнет – и будет уже гораздо сильнее. Выход один – идти ей навстречу. Да и при всем желании не мог Лин-Ке-Тор скрыть все это от Хансера. Дверь воспоминаний была выломана, и этого уже никак не исправишь.
Херувим вдруг резко взмахнул булавой, одновременно подкручивая ее.
Крылья зацепились за клинки сабель и вырвали оружие из рук у Хансера, булава опустилась на незащищенную голову.
В это время Хансер как-то отстраненно подумал: «Может, попробовать восстановление еще раз? Полных пятидесяти лет у меня нет, но мне бы хоть чуть-чуть сил. Спасти ее, а потом рухнуть дряхлым стариком».
Глаза же Тайви вдруг начали пульсировать ярким светом – тем самым, что некогда разогнал нежить, – камень под босыми ступнями не выдержал, раскрошился в песок. И когда оружие херувима почти коснулось головы Хансера, потоки этого света ударили в шестикрылого, отбросили его. Херувим попытался затормозить полет, расправил крылья, но это не помогло – его припечатало о колонну. Мрамор не выдержал, разлетелся мелким щебнем. Хансер поднялся, взял сабли и, волоча их за собой, побрел, шатаясь, к своему врагу.
Херувим встал, шагнул вперед, а потом взмыл в небо. Свет обрушился на него сверху. Брызнула кровь из сломанных крыльев. Он опять встал, сначала на одно колено. Хансер бросился на него, и никто не мог сказать, где он черпает силы, но глаза его горели тем же огнем, что у Тайви, сабли полыхали ярким, первозданным пламенем, а силе ударов позавидовал бы и Бьярни. Херувим вскинул левую руку навстречу ему. Все замерли, увидев могучий «воздушный кулак», рядом с которым заклинание той же Аркадии было бы ручонкой младенца. Свет окутал фигуру Хансера, и о него, как о щит, разбились чары херувима. Шестикрылый поднял голову, и в глазницах у этого девственно-белого существа клубились провалы Тьмы. Хансер прекратил попытки уязвить великана сталью – ударил плечом в грудь.
Херувим упал на спину, раскинув руки, и тут же сабли вонзились в его запястья, пробив камни, пригвоздив к мостовой правителя Города Ангелов. Хансер обернулся. Его глаза нашли Бьярни. Я и сам не успел заметить, как северянин появился в толпе. Он поднял руку, и Бьярни понял его без слов. Огромная секира полетела через площадь. Хансер поймал ее, еле устояв на ногах, размахнулся и ударил по шее своего врага. Лезвие отрубило голову, и не смогла плоть срастись через холодную сталь. Топор был шире, чем шея.
– Тебе не победить! – закричал херувим, вернее, его отрубленная голова. Тело продолжало вырываться.
Хансер поднял булаву. Она была потяжелее топора потомка викингов. С надсадным криком прерывающий нить опустил ее на грудь херувима, и крылья рассекли сердце.
– За меня отомстят, – взвыла голова, но не было в этом крике уверенности – лишь страх, нет, панический ужас, а еще недоумение: как же так?
– Пусть приходят. – Одним четким движением Хансер выхватил вакидзаси и рассек голову на две половины.
* * *
Последний серафим упал на мозаичный пол. Он сопротивлялся дольше всех, он почти освоил многое, чего не могли его собратья, но что умел его враг. Воистину страх – лучший учитель. Вот только освоить и освоиться – разные вещи. Он понял, как и что друид делает, но эти действия не стали его рефлексами. Однако Иллюминату это сказало о многом. Противники имели такие же возможности, как и он, вот только не осознавали их. Да и как им было постигнуть такие вершины? До сих пор они не встречали себе равных. Того, что уже освоили, им вполне хватало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
