Совершенно не понимал поведения отца старший сын Лев. Младший сын Сергей все дальше отходил от политики — вначале он увлекался спортом, акробатикой, даже собирался стать цирковым актером,[877] а позже все более увлеченно занимался техникой. Он поступил в Московский механический институт, где успешно учился по специальности «автомобилизм», а по окончании занялся теплотехникой, став известным специалистом в этой области. Лев же вел себя по-иному. Он все глубже погружался в политические споры, приходил к выводу о правоте отца, изучал его работы, стремился их пропагандировать. Лев Седов (сыновья носили фамилию матери) с часу на час ждал возвращения родителей в Москву. Когда же оказалось, что они не приедут, он, по воспоминаниям матери, написал им письмо, в котором «слышались горькое недоумение и неуверенный упрек».[878]
Сам же Троцкий явно предпринял одну из последних попыток удержаться в высшем эшелоне власти в качестве деятеля, сохраняющего свою систему взглядов, но подчиняющегося дисциплине и готового отойти на вторую роль. Он как бы давал возможность Сталину выступить с пресловутой «клятвой» у гроба Ленина.[879]
Через несколько дней Троцкий получил письмо Крупской, которую Сталин все более отрезйл от властных структур — теперь, после смерти Ленина, еще грубее, чем при жизни покойного. Фактически это краткое письмо было своего рода поиском сочувствия, хотя внешне речь шла совершенно о другом. В письме говорилось:
«Дорогой Лев Давидович.
Я пишу, чтобы рассказать Вам, что приблизительно за месяц до смерти, просматривая Вашу книжку, Владимир Ильич остановился на том месте, где Вы даете характеристику Маркса и Ленина, и просил меня перечитать ему это место, слушал очень внимательно, потом еще раз просматривал сам.
И еще вот что хочу сказать: то отношение, которое сложилось у В[ладимира] И[льича] к Вам тогда, когда Вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти.
Я желаю Вам, Лев Давидович, сил и здоровья и крепко Вас обнимаю».[880]
Это письмо, в котором было немало эмоций, но не проявлялась память, Троцкий многократно цитировал и публиковал в следующие годы, используя его, чтобы противопоставить Ленина Сталину в отношении к собственной личности. Крупская отлично знала о враждебных отношениях между Лениным и Троцким в течение примерно десятилетия, что отношения между ними отнюдь не были одинаковыми на протяжении всего времени после их первой встречи. Ленин был из тех деятелей, которые не отделяли личного отношения от политических оценок, и Крупская это также великолепно понимала. Вполне возможно, что Ленин просматривал за месяц до смерти какую-то работу Троцкого, но это не меняет существа дела, тем более учитывая состояние Ленина, страдавшего тяжелейшим мозговым заболеванием.
Письмо Крупской скорее выражало чувства не Ленина, а ее самой по отношению к человеку, который являлся злейшим врагом главы государственно-партийного аппарата, становившегося все более всевластным, врагом того лица, которое было тюремщиком ее покойного мужа в последний год его жизни. Для Троцкого же это письмо должно было стать, как он рассчитывал, оружием политической борьбы.
Сталинская группа воспользовалась этим же инструментом — ленинским авторитетом, но более эффективно и болезненно для Троцкого. На свет Божий извлекли письмо Троцкого 1913 года лидеру фракции меньшевиков в IV Государственной думе Н. С. Чхеидзе с резкой критикой Ленина (письмо выше упоминалось[881]), которое в свое время было перехвачено царским Охранным отделением, передано в архив, а теперь предусмотрительно опубликовано — как раз вскоре после смерти Ленина. Лев Давидович сокрушался через пять с лишним лет: «Не имея понятия о вчерашнем дне партии, массы прочитали враждебные отзывы Троцкого о Ленине. Они были оглушены. Правда, отзывы были написаны за 12 лет перед тем. Но хронология исчезала перед лицом голых цитат. Употребление, которое сделано было эпигонами из моего письма к Чхеидзе, представляет собой один из величайших обманов в мировой истории».[882] Не ясно, правда, в чем здесь состоял обман. Вражда между Лениным и Троцким была в то время бесспорным фактом. Оба они не жалели нелицеприятных слов, чтобы очернить друг друга. Так что речь шла здесь не об обмане, а о недобросовестном употреблении документа, не о физической, а о «моральной» фальсификации.
Находясь на лечении в Сухуме, Троцкий продолжал внимательно следить за политической ситуацией. Однажды у него появилась целая делегация, приехавшая по «поручению ЦК», то есть по заданию Сталина. Она должна была проинформировать о персональных изменениях в военном ведомстве. Сталин еще действовал «дозированно». В делегацию, наряду со сталинистами М. П. Томским и М. В. Фрунзе, входил сторонник наркома Пятаков. Как оказалось, 3 февраля состоялся пленум ЦК, на котором рассматривался вопрос об армии. Попытки Склянского оспорить жесткую критику, содержавшуюся в выступлениях членов комиссии, вызывали еще более ожесточенные нападки. Явно подогреваемый Сталиным, особенно желчно выступал Ворошилов. Он заявил, что все беды военного ведомства идут от того, что Троцкий ведет себя независимо от ЦК, и потребовал уравнять военное ведомство с остальными наркоматами.[883] Именно после пленума в наркомате Троцкого были проведены угодные Сталину кадровые изменения. С поста заместителя наркома устранялся Склянский, с которым установились в годы Гражданской войны и поддерживались после нее теснейшие дружеские отношения. Его заменяли более или менее равноценной фигурой — Михаилом Васильевичем Фрунзе, являвшимся до этого наркомом Украины по военным и морским делам. Существенная разница состояла в том, что между Троцким и Фрунзе были лишь официальные отношения, и последний явно намечался в преемники наркому. Показательным завершением этого цикла перемещений явилась еще одна перестановка в мае 1924 года — близкий к Троцкому Н. И. Муралов, один из авторов «Заявления 47-ми», был смещен с поста командующего Московским военным округом и переведен на Северный Кавказ, а в Москве стал командовать сталинец Ворошилов.[884]
Оказавшись в положении, когда его все больше оттирали с властных позиций, Троцкий понимал, что может противостоять своим противникам только путем организации массовой поддержки. Но таковой возможностью он не располагал и отдавал себе в этом отчет. За ним шла лишь часть старых партийных кадров, убежденных в его идейной правоте и с ненавистью относящихся к выскочке Джугашвили и его подручным, а также группа руководящих и рядовых экзальтированных комсомольцев и часть военных кадров. Но даже эти сторонники Троцкого не могли быть его безоговорочной опорой, так как их сдерживали догматические представления о партийном единстве и соблюдении дисциплины. Они боялись потерять свои должности и лишиться карьерного роста. Пока еще они не опасались за собственные жизни, но угроза потерять партийный билет начинала нависать как дамоклов меч. В то же время за «тройкой» и пока еще не выдвинувшимся на самый первый план Сталиным стоял мощный аппарат, все более избавлявший себя от самостоятельного политического мышления, от тяжкого груза идейной ориентации и приучавшийся действовать в пределах полученных указаний.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
