отца выйти и сказать ему, что я не пойду. Но отчего-то уверена, что давить на Андополиса не выход. Он наверняка привык к такому. Андополис просто даст отпор и нанесет более сильный ответный удар.
Вчера он велел мне взять что-нибудь, чтобы спрятать лицо: мы поедем на автобусе по тому же маршруту, каким Бек добиралась из дома до «Макдоналдса».
Мы с Андополисом молча едем в автобусе. Я настолько зла на него, что не могу даже говорить. Вот так перепрыгнуть через мою голову, попытаться лишить меня прав на собственное же тело. Он играет грязно, показывает свое истинное лицо. Андополис понятия не имеет, во что ввязался. Кипя от негодования, я смотрю, как за окном мелькают городские окрестности. Вокруг меня люди болтают друг с другом или по телефону.
— Ну что, сегодня тоже ничего? — спрашивает он.
Я сжимаю руки в кулаки; так и хочется его ударить. Смотрю в окно, стараясь сохранять спокойствие, хотя ничего уже не вижу. Поддаться гневу — значит потерять еще больше власти.
— Я подумала, может, нам провести пресс-конференцию, — шепчу я.
Это удивляет его. Отлично.
— Не думаю, что это хорошая идея, — отвечает он и оглядывается, желая убедиться, что никто не слушает.
— А я думаю. Люди должны знать, что я спаслась. Я стану вдохновляющим примером для других жертв.
А его это выставит в ужасном свете. Что он там говорил десять лет назад? Что, если Бек жива, он найдет ее. Не нашел.
— Я хочу рассказать мою историю, — продолжаю я. — Думаю, люди захотят услышать о той ужасной долгой поездке в полицейской машине, когда я чуть не истекла кровью. И как вы искренне старались помочь мне все вспомнить, за исключением сегодняшнего дня, когда мне предложили выбирать между смирительной рубашкой или тюрьмой.
У него отвисает челюсть.
— Знаешь, кто хочет услышать твою историю? Я. Больше мне ничего не надо.
Я молчу. Он наверняка в курсе, что не единственный, кого интересует жертва. Представляю газетные заголовки: неправомерные действия полиции, ошибка длиной в десять лет, главный следователь опозорен. Старые фотографии несчастной маленькой меня и большого грубого Андополиса.
Конечно, я блефую. Появиться в прессе намного губительнее для меня, чем для него.
— Значит, ничего не припоминаешь? — резко спрашивает он.
Вот сволочь! Меня просто распирает от ярости.
— Пожалуйста, оставьте меня в покое! — вскрикиваю я истеричным голосом.
Автобус замолкает; люди пялятся на него.
— Успокойся, Ребекка, — бормочет он, оглядываясь по сторонам.
— Эй, мужик, — парень в бейсболке перед нами оборачивается к нему, — оставь девушку в покое.
Андополис достает бумажник и взмахивает жетоном.
— Лучше не лезь в это, — говорит он.
Парень бросает на меня взгляд и быстро отворачивается. Я замечаю кое-что, когда Андополис показывает свой жетон: края его ногтей неровные. Раньше они так не выглядели. Он начал грызть ногти.
— Прекрати немедленно, — обращается ко мне Андополис, его низкий голос похож на рычание. Если бы я просто могла сойти с автобуса и побежать домой, но сейчас я слишком боюсь быть одна. Наверное, фургон как раз следует за этим автобусом, выжидая удобного момента.
Наконец мы доезжаем до остановки Бек. Андополис встает, нажимает на кнопку, потом хватает меня за руку и выводит из автобуса.
— Черт возьми, что это было? — спрашивает он, когда мы оказываемся на улице.
— Отпустите меня!
— Хватит, Бек!
— Вы делаете мне больно! — кричу я, хотя это неправда.
Он отдергивает руку, словно от меня бьет током. Я разворачиваюсь и шагаю вверх по улице, ненавидя его, но в душе надеюсь, что он будет следовать за мной, пока я не доберусь до дома. Так и есть.
— Полагаю, память к тебе так и не вернулась? — Ему практически приходится трусить рядом, чтобы угнаться за мной. Его живот колышется вверх и вниз.
— Знаете, что я помню? Я помню мудака доктора, которому вы приказали взять у меня кровь, угрожая привязать к больничной койке. — Мне все равно, что я матерюсь.
— Если ты обратишься в прессу, мы умываем руки.
— Хорошо!
Он тяжело вздыхает.
— Я просто пытаюсь помочь тебе, хотя ты и не даешь мне этого сделать.
— Значит, угрожать жертве похищения это помощь, так? — огрызаюсь я. Я зла, ужасно зла, но знаю, что сейчас самое время пустить слезу. Я высказала свое мнение; показала ему, на что способна. Поэтому я останавливаюсь посредине улицы, опускаю голову и до крови прикусываю щеку изнутри. Слезы тоже тут как тут.
— Думала, что могу доверять вам, — хнычу я.
Он смущенно смотрит на меня, видно, что его раздирают противоречивые чувства.
— Прости, — наконец произносит он, получается как-то сухо.
Я оглядываюсь по сторонам: улица пуста. И тогда я срываюсь с места, припускаю вверх по улице к дому Бек.
На следующее утро я лежу на животе на диване и жду, когда послышится тарахтение машины Андополиса. Он уже сильно опаздывает. Наверное, я все-таки добилась своего — оттолкнула его настолько, что он не хочет возвращаться. Видимо, он всерьез воспринял мою угрозу, что я обращусь в СМИ. Если это правда, тогда жизнь Бек официально принадлежит мне. Мне больше не нужно переживать; все позади.
Я играю с Гектором, который сидит на ковре и лапами старается поймать старый шнурок, который я раскачиваю туда-сюда. Я еще не знаю, чем буду заниматься весь день. Мама повезла близнецов по магазинам и сказала, что сама купит мне одежду, раз я буду с Андополисом. Я жалею, что не спросила у Джека номер его телефона, а велела взять мой — сейчас я могла бы попросить его приехать и забрать меня. Но, наверное, странно, если жертва похищения начнет бегать за парнем. Гектор переворачивается на спину, задирает все четыре лапы кверху и старается захватить шнурок. Я чешу ему живот, и он шокированно смотрит на меня, вскакивает и начинает пятиться, словно его атакуют.
И тут я слышу звук. Кто-то плачет. Тихо, едва слышно. На долю секунды я представляю, что это Бек вернулась и поняла, что ее заменили. Я подхожу к лестнице — плач становится громче. Значит, мне не кажется. В доме кто-то плачет. Звук низкий — это мужчина. Я спускаюсь по лестнице. Плач доносится слева, из родительской спальни. Дверь закрыта, поэтому я осторожно стучусь. Никакого ответа, но плач прекращается. Я собираюсь подняться обратно в свою комнату; часть меня не хочет видеть плачущего отца. Но теперь он моя семья, говорю я себе. Вчера он спас меня в больнице. Я толкаю дверь. Отец грузно сидит на краю безупречно заправленной кровати. Кроме нее и двух прикроватных тумбочек
