Инженер-полковник Тайаев встревоженно доложил о смуте Перовскому.
Василий Алексеевич пришел в бешенство:
— Скажите судьям, пусть приговорят зачинщика к трем тысячам ударов. На словах же передайте — бить, пороть до окончательного умертвления! Ни капли снисхождения!
«Притихнут, смирятся, — сказал он себе, долго не успокаиваясь. — Край и в самом деле невероятно трудный. Что ж, башкир не щадить, а с поляками миндальничать? Башкирские казаки храбро сражались в Отечественную, а поляки воевали на стороне Наполеона».
Левандовский, получив три тысячи ударов, умер. На его могиле поляки положили надгробье с надписью: «Здесь похоронен Левандовский, убийца его генерал Перовский».
Надпись кладбищенские смотрители уничтожали, но через несколько суток она вновь появлялась — значит, была выгравирована не в камне, а в сердцах людей.
20
Вернувшись из Вознесенской церкви, Перовский устало опустился в кресло в кабинете. Неслышными шагами по коврам приблизился чистенький адъютант, доложил, что приехал поэт Александр Сергеевич Пушкин.
От удивления Перовский всплеснул руками:
— Где он?
— В Оренбурге.
— Я спрашиваю, где остановился?
— Пока в губернской канцелярии.
Василия Алексеевича снова заколотило от приступа дикой злости: подступив со сжатыми кулаками к офицеру, топая ногою, он визгливо кричал:
— Великий поэт! Гордость России!.. Позор! Почему сразу не привезли в мой дом? Срочно послать за ним карету! Немедленно!
Адъютанта словно ветром сдуло из кабинета на крыльцо, на улицу.
А Перовский уже в горячем нетерпении расхаживал по улице, мимо остолбенело вытянувшихся, неподвижно застывших часовых, а когда карета остановилась у крыльца, сам бросился, открыл дверцу:
— Саша, извини! Только что узнал, что ты приехал. Что же не предупредил? Будешь жить, конечно, у меня. Извини!.. — И обнял, поцеловал.
Пушкин смеялся:
— Да чего там!..
Завтракали они вдвоем, обедали вдвоем, сидели в креслах в кабинете и все не могли наговориться. Василий Алексеевич глаз не сводил со смуглого лица Александра Сергеевича с лучистыми глазами; лицо ни на миг не оставалось в неподвижном спокойствии — то сияло восторгом, то заволакивалось как бы туманной дымкой горя, то в каждой черточке, в каждой морщинке прятало добрый смешок. И все же Пушкин изменился, не то чтобы постарел, но чувствовал себя словно в постоянной тревоге и от того казался угнетенным. Перовский с грустью заметил эту перемену.
— Мог бы и предупредить о приезде, Саша, — с легким упреком сказал Перовский.
— Да я, Вася, попутно, на денек, еду в свое имение Болдино Нижегородской губернии, ну вот и завернул.
Крюк был добрых верст пятьсот… Василий Алексеевич был тронут.
— Знаю, Саша, знаю о твоем путешествии.
— Откуда ты мог узнать? Я же не писал тебе.
— Другие позаботились за тебя известить, — понизив голос, сказал Перовский. — Ты ведь сейчас, Саша, опасная личность!.. Получил вот письмо от нижегородского военного губернатора Бутурлина. Считаю, что если бы он знал о нашей верной дружбе, то остерегся бы… — Василий Алексеевич отомкнул ключиком шкафчик, вынул конверт со сломанной сургучной печатью. — Читай, но, чур, уговор, никому ни слова…
С недоумением Александр Сергеевич вынул из конверта письмо. Прочитал вслух, с отвращением выговаривая слова:
«По высочайше утвержденному положению Государственного совета в 1829 г. был учрежден секретный полицейский надзор за образом жизни и поведением поэта Пушкина… Известись, что он, Пушкин, намерен был отправиться из здешней в Казанскую и Оренбургскую губернии, учинить надлежащее распоряжение об учреждении за ним во время его пребывания в оной секретного полицейского надзора за образом жизни и поведением его…»
Пушкин молча положил письмо на стол.
— И еще есть письмо от Бутурлина ко мне. Не служебное, не губернаторское, а частное. Прочти заодно! Привыкай!
— Личные письма читать предосудительно.
— Я же разрешаю…
Александр Сергеевич пожал плечами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«…У нас недавно приезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но должно признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами о Пугачевском бунте, должно быть ему дано тайное поручение собрать сведения о неисправностях».
— Какой блистательный сюжет для сатирической комедии! — от души расхохотался Пушкин. — Два совершенно противоположных по смыслу письма! Да, комедия, зрители станут смеяться до упаду. По мнению губернатора Бутурлина, я, поэт Александр Пушкин, поднадзорный полиции и одновременно тайный ревизор!.. Сколько же глупцов на белом свете! — Он взглянул на Перовского, стоявшего у окна со сложенными на груди руками, с язвительно насмешливым лицом. — Надеюсь, Василий Алексеевич, что ты иного мнения обо мне, чем губернатор Бутурлин.
— Шельма! — добродушно укорил его Перовский. — Если б я в тебе, черт возьми, сомневался, разве показал бы тебе письма?
— Спасибо!.. — Александр Сергеевич облегченно вздохнул: — Рад, что ты понял истинную цель приезда помещика Нижегородской губернии в Оренбургскую провинцию.
— Саша, а ты и вправду изучаешь историю Пугачевского бунта?
— Да. Документы центральных архивов изучил. Теперь хочу ознакомиться со здешними архивами, встретиться и побеседовать со свидетелями, а посчастливится, и с участниками бунта, коим Бог продлил жизнь. Грандиозная крестьянская война! Бунты, мятежи, восстания были на Руси испокон веку, а здесь бушевала истинная война. Столкнулись две армии — царская и народная.
— И добавь, многонациональная, — заметил Перовский. — Салават Юлаев привел к Пугачеву башкирские полки.
— А это еще интереснее, — оживился Пушкин. — Вася, ты поможешь мне в разъездах по краю и сборе материалов?
— Охотно. Да поедем вместе, в архивной пыли еще успеешь порыться. И мне пора встряхнуться. И с жизнью башкирских аулов познакомиться.
Губернатор вызвал дежурного адъютанта, велел закладывать лошадей и прислать к нему есаула Филатова.
Филатов, получив чин есаула, заважничал, с простолюдинами держался надменно, но Василию Алексеевичу угождал, оставался исполнительным.
— По вашему приказу, ваше… — начал Филатов звучно, войдя в кабинет и вытянувшись.
— Ладно, ладно… — остановил его Перовский. — Иван, ты по-башкирски свободно говоришь, все обычаи знаешь, вези нас в Девятый кантон, где еще сохранились старинные нравы, где тянут век долгожители, видевшие и Пугачева, и Салавата. Я тоже поеду, а потом вернусь пораньше из-за срочных дел. Ты же сопровождай господина Пушкина.
— Слушаю.
Когда Филатов вышел, Перовский поведал гостю:
— Его князь Волконский взял еще мальчишкой, служкой. Расторопный! Бойкий! В те годы его называли все, как русские, так и башкиры, Пилаткой, а теперь вот величают Иваном Ивановичем. Как же — есаул!..
— Да, у нас относятся к человеку по его званию и состоянию, а не по душевным достоинствам, — невесело согласился Александр Сергеевич. — Обдумываю я повесть из времен Пугачевского бунта и, пожалуй, изображу там такого или примерно такого, как твой Иван Иваныч. С его характером, с его важностью и, полагаю, наглостью. Но чин ему дам более высокий — капитана.
— А разве так можно?
— Можно, отчего ж нельзя… — Александр Сергеевич взволнованно зашагал по кабинету, в глазах его вспыхнули дивные светильники вдохновения, и неправильное лицо его стало прекрасным. Перовский залюбовался им. — Не зря же я сюда ехал! Увиденное, подсмотренное в жизни у встречных людей всегда правдивее, художественнее вымышленных образов, портретов. В дороге я все обдумывал сюжет и подробности небольшой повести. Напишу «Историю Пугачевского бунта» и повесть на том же историческом материале.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Вскоре генерал-губернатор и Александр Сергеевич выехали на резвой тройке из города. Вокруг и позади скакали на лихих иноходцах есаул Филатов и конвойные башкирские казаки. На телеге везли продукты, кошмы, одеяла, халаты — губернатор привык разъезжать по краю с удобствами, да и гостя не собирался мытарить в деревнях.
