"Пошли, а? Покажешь там, где рай на земле!" Она промолчала, вся потемнев. И с запоздалым сожалением Илья понял, что не надо было так шутить.
Хозяин трактира, горбатый еврей Симон, был рад до смерти. Ещё бы, усмехался про себя Илья, ведь с того дня, как в трактирном хоре появилась семья Смоляковых, доходы Симона выросли вдвое. Полгорода стало приходить слушать голос слепой девочки, гитару её отца и скрипку брата. Сам Илья почти не пел - если только нужно было подвторить Дашке. Почему-то стоило запеть - и вспоминались далёкие годы, Москва, ресторан в Грузинах, совсем молодая Настя и та, сероглазая, светловолосая, чужая, которой не забыл за столько лет. На сердце делалось тяжело, и песня не шла…
И вот теперь пожалуйста: Варька с её советами… Поезжайте, мол, в Москву. Настька, видите ли, скучает. Кто её знает, может, и правда… Столько лет никого из своих не видела. Ни разу за эти годы они не виделись с цыганами из хора Якова Васильева. Только Варька, почти каждую зиму отправлявшаяся в Москву, в хор, привозила оттуда ворох новостей. Родня слала приветы и звала в гости. Илья делал вид, что ничего не слышит, Настя молчала. А вот теперь…
Илья встал, подошёл к окну. На дворе было темно, хоть выколи глаза, вьюга не успокаивалась, швыряла в окна комья снега, выла в печной трубе. Илья стоял у окна, прижавшись лбом к заиндевевшему стеклу, смотрел в темноту.
За спиной послышались тихие шаги. Не оглядываясь, он понял - Варька.
Тёплая рука легла на его плечо.
– Что ты, пхэнори?
– Ничего. Ступай спать. Утро вечера мудренее.
Глава 2
Из Смоленска выехали в марте по самой распутице. Грязь стояла по колено, дорожные колеи были залиты талой водой, но солнце уже светило ярко, и цыгане надеялись, что скоро путь подсохнет. До Калуги добрались без приключений, остановились, как обычно, отдохнуть в полуверсте от городских окраин,- и на другой же день в таборе появился урядник. Он приехал в древней бричке, распространяя на весь луг запах квашеной капусты и вчерашнего перегара, и к нему со всех сторон тут же бросились цыганки:
"Доброго вечера, вашскабродие, милости просим ужинать с нами, и водочки поднесём, и сейчас наши девки споют-спляшут для вас…" "Нужны мне оченно босявки ваши немытые…" - кисло поморщился урядник, сплюнув себе под ноги и неприязненно оглядев взволнованную толпу женщин. - "Откуда будете?" Вслед за цыганками неспешно подошли и мужчины.
"Смоленские мы, ваша милость." - переглянувшись с остальными, спокойно ответил Илья.
"А сюда пошто на мою голову свалились?" - с ходу раскричался урядник. – "Вас, чертей, недоставало для полного восторгу! И без того хлопоты одни, похмелиться некогда! Давеча в Привольном корова пропала, не ваше ль дело?!" "Уж поверьте, хлопот с нами не будет." - пообещал Илья. - "Ту корову ещё утром наша мелюзга при болоте нашла, уж и в Привольное хозяевам отогнали. Нас тут каждая собака знает, какой уж год тут становимся, ни разу и курицы не взяли…"
"А билеты у вас имеются? В порядке? Я проверить должон, согласно присяге и своду законов!" - маленькие жёлтые глазки урядника радостно заблестели в предвкушении взятки. Илья, пряча усмешку, неторопливо обернулся к жене:
"Эй, Настька! Неси сюда бумаги наши! Да осторожней, дура, не попорть, не то ихняя милость вконец расстроются!" Настя кинулась в шатёр и через мгновение вернулась, неся в руках бережно, как младенца, завёрнутые в чистый лоскут таборные документы. Урядник, наморщив лоб, долго и придирчиво изучал аккуратно сложенные "билеты", затем выстроил в ряд и трижды пересчитал всех цыган от мала до велика, сравнил значащиеся в "билетах" приметы с физиономиями их обладателей; придрался, наконец, к попискивающему свёртку в руках одной из молодух:
"А этот заморыш откуда взялся? Отчего голова у него белая? И сам чистый? Украли, каторжные морды?!" "Никак нет, наш мальчонка." - объяснил Илья, уже не сдерживая улыбки. – "У нашей Симки в роду так заведено, чтоб беленьких родить. Бабка Симкина, изволите видеть, русской была, так вот уж какой раз этакая история получается… А чистый оттого, что помытый, уж не знаю, зачем ей сдалось… Симка, безголовая, ты на кой его оттёрла-то?! Вон как начальство в изумленье пришло!" "А в билет ейный почему сей малец не вписан?!" - упорствовал урядник.
"Так в дороге ж родился, вашскабродие… Только-только из Смоленска съехали, а Симке враз и приспичило, такая уж её бабская неаккуратность… Вот на младенца отдельная бумажка, в рославлевской церкви дали, когда крестили." Больше придраться было не к чему, хоть убей. Возможность содрать с бродячих цыган взятку растаяла в воздухе, как утренний туман. Урядник выругался с неприкрытой досадой, сквозь зубы велев:
"Чтоб духу вашего здесь завтра не было, конокрады чёртовы!.." "Водочки для самочувствия не изволите принять, ваша милость? - ангельским голосом вопросил Илья. Настя с улыбкой вынесла на подносе зелёный полуштоф и до блеска обтёртый краем фартука стакан. Цыганки, переглянувшись, хором грянули "На здоровье!..", - и через несколько минут заметно подобревший урядник нёсся в своей бричке в сторону города, а весь табор со смехом махал ему вслед. Дальше до самой Москвы ехали без заминок.
*****Апрельское солнце заливало Москву золотом. Вся Рогожская застава сияла куполами церквей, ручьями, бегущими по мостовым, лужами у порогов лавок, сусальным кренделем над булочной и окнами низеньких деревянных домишек. Здесь, в Москве, лишь недавно сошёл снег и высохли улицы.
Таганка была полна гуляющим народом, отовсюду слышались песни, смех, завывание гармони. В лужах гомонили воробьи, с крестов церквей хрипло орали вороны. По мостовой стучали копыта лошадей, грохотали пролётки. Неожиданно из Гончарного переулка с громом и треском, как колесница Ильи-пророка, вынеслась огромная ломовая телега.
– Дорогу! Эй, дорогу, проклятуш-шие!!!
Грохот, брань, свист кнута, обезумевшие лошадиные морды с выкаченными глазами, пьяная, красная рожа возчика - и стоящая у церкви толпа цыган с криками бросилась врассыпную.
– Холера тебя раздери! - выругался Илья вслед ломовику, ставя на ноги Дашку, которую едва успел выдернуть из-под копыт. - Варька! Вот она, твоя Москва!
А врала - "обер-полицмейстер новый, порядок навел"! Где он, порядок?
– Весна… - Варька, шлёпнувшаяся в лужу, с кряхтеньем отжимала край юбки. - Все с ума посходили.
– Вы целы? Живы? - встревоженно спросила с другой стороны улицы Настя.
Взобравшись на ступеньки булочной, она торопливо, по головам, пересчитывала мальчишек: - Четыре… пять… шесть… Все! Илья, пошли дальше!
"Ишь, раскомандовалась", - неприязненно подумал он, беря за руку Дашку.
Конечно, ей чего… Домой приехала. Вон, светится вся, будто луну съела, вертит головой, как девчонка, любуется на церкви, показывает детям:
"Вон Вознесения Христова храм. А в этом доме купец Прохоров жил, мы ему каждое Рождество пели. А по этой улице на тройках зимой катались!" И ведь помнит всё, чёртова баба, как будто только вчера из Москвы уехала…
Настя как всегда была в широкой ситцевой юбке и полинявшей старой кофте. Её босые ноги, облепленные дорожной, уже подсыхающей грязью, уверенно шагали по тротуару. Утром, перед тем как покинуть палатку, Илья осторожно поинтересовался, не хочет ли жена надеть городское платье, а таборные тряпки припрятать пока. Настя посмотрела на него с искренним изумлением, задумалась на минуту, грустно улыбнулась своим мыслям и спросила:
"А лицо я куда спрячу?" Илья так и не понял, что она имела в виду: шрамы на левой щеке или тёмный, не сошедший за зиму степной загар. Но переспрашивать благоразумно не стал.
Через час они будут в Грузинах. И что там? Как встретят? Примут ли?
Илья сам не ожидал, что будет так бояться встречи с жениной роднёй.
Особенно с Яковом Васильевым. Варька рассказывала - отошёл сердцем старик… Дай бог, конечно, если так, а вдруг нет? Ох, что будет… Думать не хочется! Илья в сотый раз напоминал себе, что ему, Смоляко, уже не двадцать лет, а, слава богу, тридцать семь, что он не мальчишка, а всеми уважаемый цыган со своими лошадьми, с огромной семьёй; наконец, что у него самого скоро будут внуки, - но ничего не помогало. Решив про себя, что в случае чего они в тот же день уедут из Москвы - и тогда уже никакие Настькины слёзы не помогут! - Илья немного успокоился.
Позади осталось сонное купеческое Замоскворечье, сверкающая витринами модных магазинов Тверская, шумная, запруженная извозчиками Садовая, и впереди мелькнули кресты церкви Великомученика Георгия в Грузинах.
Начались знакомые места. Илья даже забыл о своей тревоге и, как Настька, завертел головой, вспоминая. Вот трактир "Молдавия", самый "цыганский" в Москве, куда они всем хором заваливались после рабочих ночей в ресторане - пить чай и наливки да хвастаться доходом. Вот Живодёрка, такая же узкая и грязная, без мостовой, с лужами вдоль домов, с курами и поросятами, роющимися в пыли. Вот развалюха Маслишина, которая прежде вся была забита студенческой братией. Маслишинский дом ещё больше осел на одну сторону, покосился, облез до дранки, но окна были распахнуты настежь, и до Ильи донёсся молодой басок, нараспев декламирующий что-то на нерусском языке. Видно, по-прежнему Маслишин жирует на студентах… Ага, а вот "Заведение" мадам Данаи, - стоит себе, не падает, и вывеска на дверях та же, зелёная, хоть и полинявшая малость. Бог ты мой, а вот и хозяйка! Сидит перед крыльцом на старом стуле и вяжет, суетливо двигая спицами, а у ног её две девицы увлечённо разбирают клубки. А сразу за "Заведением" показался Большой дом.
