– Уф, боже мой… Петька… Ефимка… Ванька… Да не висните вы на мне, чертенята, замучили насмерть! Илюшка, забери братьев! Где мама?
– Я здесь, Варенька, здравствуй! - Настя выбежала из-за отгораживающей угол пёстрой занавески, на ходу прихватывая платком распущенные волосы. - Как же ты пришла по такой пурге? Господи, больше года тебя не было, всё лето без тебя прокочевали! Как ты? Где была? Куда пропала так надолго?
Илья уже с ума сходить начал!
Женщины обнялись, поцеловались. Настя зажгла свечной огарок, подбросила несколько поленьев в едва горящую печь, зашарила по полкам в поисках еды.
– Настя, я есть ничего не хочу. Самовар горячий? Давай чаю. - Варька села к столу, на котором медным боком поблёскивал самовар, и в пятне света отчётливо обрисовался её неправильный профиль с сильно выступающими вперёд зубами. - Рассказывай, как вы тут. Я соскучилась - смерть! Бросила хор посреди сезона - и приехала, повидаться. Где Илья?
– Где ему быть… В кабаке, господ ублажают.
– Как его дела?
– Слава богу. Вон - полна конюшня рысаков, меняет, продаёт. Трактир - так, для баловства. Ну, хоть Дашка с Гришкой при деле, и то хорошо. Да бог с ними, ты-то как? Ты в хоре, что ли, на год застряла?
– Вестимо, где ж ещё?..
– Так рассказывай! - Настя просияла. - Как наши все? Как отец, тётя Маша?
Митро как? Ещё сына родил, наконец?
– Какое… Уж устал с женой ругаться за это. Первым Илона ему сына выдала, а потом, видать, разленилась: косяк девок одну за другой… Все здоровы, не беспокойся. Даже бабка Таня не помрёт никак, хотя каждый день грозится. Вот Макарьевна на Покров отдала богу душу. Помнишь Макарьевну-то?
Ну, что ж, старая уже была, доскрипывала помаленьку… Наши за ней, как за родной, ходили до последнего дня. У хора дела в гору идут, Яков Васильич – молодцом, как держал всех в кулаке, так и сейчас держит. Тётя Маша внуков скоро солить будет. У одной Стешки - одиннадцать человек, а ещё Алёнка, Симка, Катерина стараются… Про тебя там все помнят, спрашивают.
Настя молчала. За окном пронзительно верещала вьюга, ветер бросал в стекло пригоршни снега. С полатей уже доносилось ровное сопение заснувших мальчишек. За печью стрекотал сверчок. Настя сняла заслонку с печи, и на пол легли розовые пятна света. Они падали на лицо Насти, делая заметными неровные шрамы на левой щеке. Глядя на них, Варька украдкой вздохнула.
– Не обидишься… если спрошу, сестрица? - запнувшись, начала она. - Илья…
У него… У тебя с ним сейчас всё ладно? Ничего не натворил, пока меня не было?
– Конечно, ладно. - Настя вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей. - Почему спрашиваешь?
– Ну, всякое же было…
– Было… Было и прошло. Нет, не беспокойся, всё хорошо. Если что, мне бы рассказали давно. Знаешь ведь цыганок. Так бы языки и повырывала!
– Слушай, что ты с ним в трактир не ходишь? - помолчав, спросила Варька. - Хоть бы вечерами при тебе был. И деньги лишние никому не мешают.
– Нет… Куда мне! В хорах красота нужна. - Настя слегка дотронулась до шрамов на щеке.
– Но их же и не видно почти! Да ты посмотри, какая ты тоненькая! Другие бабы, шестерых родивши, кадушки кадушками ходят, а ты… У тебя же ни одной морщинки нет! А царапинки эти - такой пустяк, что и говорить нечего!
– Ой, Варька, да что ж ты меня уговариваешь? - Настя тихо рассмеялась. – Что я - девчонка без женихов? У меня, слава богу, муж, дети, - всё хорошо.
А в хоре я своё давным-давно отпела. Подожди, свежей заварки принесу.
Она встала, ушла в глубь комнаты. Варька, закусив губы, смотрела ей вслед.
Настя вернулась с мешочком чая. Быстро взглянула на Варьку. Словно прочитав её мысли, подалась к пятну света, обеими руками раздвинула тяжёлые пряди распущенных волос. В смоляно-чёрной массе отчётливо серебрилась седина.
– Вот, взгляни - вся белая, как ведьма! А Илье что… Знаешь, он ведь до сих пор чёрный, как головешка, без единого волоса седого. И бешеный такой же, как раньше, проклятый…
Варька молча пила чай. За окном голосила вьюга. Неожиданно в её пронзительный визг вплелась дробь кулаков по обледенелой двери:
– Эй! Настька! Открой! Это мы!
– Ну, наконец-то. - Настя встала из-за стола, накидывая на плечи шаль.
Дверь открылась, впустив клуб морозного воздуха, и в горницу, на ходу сбрасывая кожух, быстро вошёл Илья.
– Вот, Настька! Вот, это всё ты её учишь! - не поздоровавшись, сердито заговорил он. - Доиграемся мы до Сибири с этой девкой, на каторгу я с неё пойду! Родились и крестились, а такого не видали: взяла моду господ кусать!
– Господи, что случилось? - удивилась Настя. - Пашенной опять приехал?
– Ну да! - Илья в сердцах ударил кулаком по дверному косяку. - Приехал, и с компанией за полночь засиделись, чего мы им только не пели! Потом эта чертовка во двор вывернулась, воздуху глотнуть, а Пашенной - за ней. Может, сказать чего хотел, а эта дура, не разобравшись, его зубами ка-ак… Выгонят её из хора к чёртовой матери! Чтоб первого купца в городе кусать - где это видано?!
– Чего ж он такого сказать хотел, - подозрительно осведомилась Настя, – что она его зубами достала?
– Не знаю, не слыхал… - остывая, буркнул Илья. Бросив кожух на гвоздь, он провёл ладонью по волосам, стряхивая с них снег, шагнул в горницу - и увидел сидящую за столом сестру.
– Дэвла! Варька! Откуда ты?! Вот умница, что приехала! Да не обнимай меня, я мёрзлый, как солонина!
Варька, словно не слыша последних слов, повисла у брата на шее. Через его плечо увидела входящих в дом старших детей. Шестнадцатилетняя Дашка, улыбаясь, снимала лисий полушубок, разматывала облепленный снегом платок. Было видно, что громы и молнии отца ничуть её не напугали. Её чёрные и чуть раскосые, как у Ильи, глаза не мигая смотрели поверх головы Варьки в дальний угол. Её брат, красивый, тонкий, как девушка, мальчик, бережно стряхивал снег с футляра скрипки.
– Будь здорова, тётя Варя, - улыбаясь, сказал он, и тут же эхом отозвалась Дашка:
– Будь здорова, тётенька.
– Здравствуйте, маленькие. - Варька поцеловала обоих. - Ну, замёрзли?
Давайте-ка с нами чай пить.
Через несколько минут Илья и дети сидели за столом. Настя разлила чай в большие расписные кружки, но посидела со всеми недолго - сославшись на усталость, отправилась спать. Илья, ещё сердитый, вертел в пальцах сосновую щепку, молчал. Его сын не спеша прихлёбывал чай, что-то тихо говорил сестре, и та с улыбкой слушала его. Гришка был очень похож на мать, и Варька невольно залюбовалась тонкими и правильными чертами парня, большими чёрными глазами с длинными, изогнутыми, как у девочки, ресницами, густыми кудрями, ещё мокрыми от растаявшего в них снега. Дашка, в отличие от брата, была точной копией отца: высокие, резко очерченные скулы, нос с горбинкой, широкие, почти сросшиеся на переносице брови, крупные, красивые и ровные зубы. Её полураспустившаяся коса лежала на плече, и на каштановых, с золотым отливом прядях играл свет углей. Варька, болезненно морщась, всмотрелась в невидящие, слепые глаза Дашки.
– И ничего не поделаешь… - покосившись на сестру, глухо сказал Илья. – Поначалу-то, помнишь, мы все ждали - вдруг пройдёт. Старые-то цыгане говорили - проходит такое иногда. И по колдуньям её таскали, и свечи в церкви ставили, и что только Настька не делала… В Ростове однажды попа откуда-то приволокла, целую ночь кадил над ней… А всё без толку. Только недавно Настька угомонилась. Чего жилы рвать, раз уж судьба? Эх, знать бы мне тогда…
Шагу бы из Смоленска не сделал! Так бы всё лето на печи и пролежал!
– Брось. Ты-то чём виноват? Бог это сделал, а не ты.
– Ну, только богу и дела… - невесело усмехнулся Илья. - Не потащили бы мы с тобой Настьку в табор - авось ничего бы и не было.
– Ну-у, знаешь… Если бы да кабы… Всего не угадаешь. - Варька покосилась на Дашку. - Э, да ты зеваешь, девочка. Идём-ка, я спать тебя провожу.
Ночь-полночь, а вы устали. Пойдём-ка, расскажи мне - какие вы теперь романсы в хоре поёте?
Дашка поднялась. Вдвоём с Варькой они ушли в соседнюю комнату. Тут же встал и Гришка. Илья, оставшись один, молча смотрел в стол, гонял пальцем по столешнице свою щепку. Из-за занавески, за которой спала Настя, доносилось ровное дыхание. За окном продолжала верещать вьюга, поднимая у забора белые снежные столбы. За печью скреблась полуночница-мышь.
Варька вскоре вернулась.
– Устала девочка. Только голову на подушку приклонила - сейчас заснула.
А знаешь, всё-таки русская кровь в ней сильно видна. Маленькая была - так не очень, а сейчас заметно стало.
– А говорила, на меня похожа.
– Похожа. Но на ту твою гаджи больше. Чудно - глаз чёрный, волос вьётся, вся тёмная, а всё равно… И чем старше - тем виднее.
– И когда ты мне кончишь глаза колоть? Настька - и та не вспоминает.
– Ну, Настька… Настька - жена, ей молчать положено. Столько лет с тобой мучается, с кобелём.
