она гораздо красивее, чем была раньше». Теперь она лучше понимала свою красоту, заботилась о своей внешности и умело ее подчеркивала. Волосы, которые были прежде густого золотого цвета, стали серебристо-платиновыми. Новый рисунок бровей придавал большую пикантность. Красота Вероники никогда не была ни глупой, ни пустой. Вероника, насколько он помнил, всегда считалась одной из «интеллектуальных актрис». У нее были университетский диплом и степень, а также собственное мнение о Стриндберге[1082] и Шекспире.
Джона поразило то, о чем он лишь смутно догадывался раньше: перед ним была чудовищно эгоистичная женщина. Она привыкла всегда получать желаемое, и под привлекательной, красивой внешностью Джон чувствовал отталкивающе жесткий характер.
— Я послала за тобой, — сказала Вероника, протягивая ему коробку сигарет, — потому что нам необходимо поговорить. Мы должны предпринять определенные шаги. Я имею в виду наше будущее.
Джон взял сигарету, закурил.
— А у нас есть будущее?
Вероника пристально посмотрела на него.
— Что ты имеешь в виду? Конечно, у нас есть будущее. Мы и так потеряли пятнадцать лет.
Джон сел.
— Извини, Вероника, но, боюсь, ты не так поняла. Мне… было очень приятно встретиться с тобой, но у тебя своя жизнь, а у меня — своя. Они совершенно разные.
— Глупости, Джон! Я люблю тебя, и ты любишь меня. Мы всегда любили друг друга. Ты был невероятно упрям, но не стоит теперь говорить об этом. Наши с тобой жизни не будут мешать друг другу. Я не собираюсь возвращаться в Штаты. Когда закончится моя работа в фильме, который сейчас снимается, я буду играть на лондонской сцене. У меня есть чудесная пьеса… Элдертон написал ее специально для меня. Успех будет грандиозный!
— Не сомневаюсь, — любезно сказал Джон.
— Ты можешь продолжать свою работу. — В ее голосе была доброта и снисходительность. — Говорят, ты довольно известен.
— Я женат, дорогая! У меня дети.
— Я и сама в данный момент замужем. Но это легко уладить. Хороший адвокат обо всем позаботится. — Вероника ослепительно улыбнулась. — Мне всегда хотелось выйти за тебя замуж. Сама не могу объяснить этого желания, но это так!
— Прости, Вероника, но никакой, даже самый хороший адвокат не понадобится. У нас с тобой нет ничего общего.
— И после вчерашнего?..
— Ты не ребенок, Вероника. У тебя было немало мужей и, по-видимому, немало любовников. Что значит прошлая ночь? Ничего, и ты это знаешь.
— О Джон, дорогой мой! — Она все еще была в хорошем настроении и снисходительна. — Если бы ты видел свое лицо… там, в этой душной гостиной! Можно было подумать, что ты снова очутился в Сан-Мигеле!
Джон вздохнул.
— Я был в Сан-Мигеле, — сказал он. — Попытайся понять, Вероника. Ты явилась ко мне из прошлого. Вчера я тоже был весь в прошлом, но сегодня… сегодня все иначе. Я стал на пятнадцать лет старше. Человек, которого ты не знаешь и который, я полагаю, тебе не очень бы понравился, узнай ты его поближе.
— Ты предпочитаешь мне своих детей и жену?! — Она была искренне удивлена.
— Как ни странно тебе это покажется — да!
— Глупости, Джон! Ты меня любишь.
— Прости, Вероника.
— Ты не любишь меня? — спросила она недоверчиво.
— Ты необыкновенно красивая женщина, Вероника, но я не люблю тебя.
Вероника застыла, словно восковая фигура, и эта неподвижность вызывала тревогу. Когда она заговорила, в ее голосе было столько злобы, что Джон отпрянул.
— Кто она?
— Она? Кого ты имеешь в виду?
— Женщина, которая вчера вечером стояла у камина?
«Генриетта, — подумал Джон. — Черт побери, как она догадалась?» Вслух он сказал:
— О ком ты говоришь? Мидж Хардкасл?
— Мидж? Эта коренастая темноволосая девушка? Нет, я не ее имею в виду и не твою жену. Я говорю об этой дерзкой чертовке, которая стояла, облокотившись о камин. Это из-за нее ты меня отталкиваешь! О, не притворяйся паинькой. У него, видите ли, жена и дети. Это та, другая женщина! — Вероника встала и подошла к нему. — Пойми, Джон, с тех пор как полтора года назад я вернулась в Англию, я думаю только о тебе. Как, по-твоему, почему я приехала в этот дурацкий коттедж? Да я просто-напросто узнала, что ты часто наезжаешь сюда, к Энкейтллам!
— Значит, все вчерашнее было спланировано заранее?!
— Ты мой, Джон! И всегда был моим!
— Я — ничей, Вероника! Разве жизнь до сих пор не научила тебя, что нельзя владеть душой и телом другого человека? Я любил тебя, когда был молод, хотел, чтобы ты разделила мою судьбу. Ты отказалась!
— Моя жизнь и карьера были намного важнее твоей. Стать врачом — это каждый может!
Ее заносчивость вывела его из себя.
— Не думай, что ты так знаменита, как тебе кажется!
— Ты хочешь сказать, что я не достигла вершины? Я там буду! Буду!
Джон Кристоу посмотрел на нее с холодным любопытством.
— Знаешь, я не верю, что ты этого добьешься. У тебя есть одно неприятное качество, Вероника. Тебе бы только все хватать и вырывать… В тебе нет истинного великодушия. Я думаю…
Вероника поднялась с кресла.
— Ты отверг меня пятнадцать лет назад, — тихо сказала она. — И отвергаешь снова. Я заставлю тебя пожалеть об этом.
Джон встал, собираясь уходить.
— Прости, Вероника, если я тебя обидел. Ты очень красива, дорогая, и я очень любил тебя. Но нельзя ли нам на этом и остановиться?
— До свиданья, Джон. Нет, на этом мы не остановимся. Скоро ты это поймешь. Мне кажется… я ненавижу тебя, как никого на свете!
Джон пожал плечами.
— Прости! И… прощай.
Джон медленно возвращался через лес; дойдя до плавательного бассейна, сел на скамью. Он не жалел, что так обошелся с Вероникой. «Вероника, — подумал он бесстрастно, — отвратительное создание!» Она всегда была такой, и самое лучшее, что он когда-либо сделал, — это вовремя освободился от нее! Не сделай он этого, один господь бог знает, что бы с ним было.
Он испытывал необыкновенное чувство, сознавая, что начинает новую жизнь, не запятнанную прошлым. Последний год или два жить с ним, пожалуй, было невероятно трудно… «Бедная Герда, — думал он, — с ее бескорыстием и постоянным желанием угодить!» Впредь он будет добрее.
Может быть, теперь он перестанет злиться на Генриетту. Вообще-то Генриетта не из тех, кого можно задирать. Бури проносятся над ее головой, словно бы ее не задевая, ее взгляд всегда устремлен на вас откуда-то издалека.
«Я пойду к Генриетте и скажу ей…» — подумал он.
Вдруг Джон резко поднял голову, потревоженный каким-то неожиданным звуком. В лесу, чуть повыше, раздавались выстрелы; отовсюду доносились привычные лесные шорохи, печальный, чуть слышный шелест падающих
