все испытывают неловкость, не зная, как теперь относиться к этой тихой, заурядной женщине, которую все еще вчера называли «бедняжкой Гердой» и которая, очевидно, скоро предстанет перед судом по обвинению в убийстве мужа.
«До сих пор я считала, что такое случается только с другими людьми, — думала Мидж. — Это не может быть с нами! — Через комнату она посмотрела на Эдварда. — Не должно случиться с такими уравновешенными людьми, как Эдвард».
Глядя на Эдварда, Мидж немного успокоилась: он так рассудителен, добр и сдержан.
Вошел Гаджен и, конфиденциально склонившись, произнес приглушенным (соответственно обстоятельствам) голосом:
— Сандвичи и кофе сервированы в столовой, миледи.
— О, благодарю вас, Гаджен! Гаджен неподражаем! — сказала леди Энкейтлл, как только дворецкий удалился. — Что бы я без него делала! Он всегда знает, как надо поступить! Действительно, большие сытные сандвичи не хуже, чем полноценный ленч… К тому же в них нет ничего бессердечного, вы понимаете, что я имею в виду…
— О, Люси, не надо!..
Мидж вдруг почувствовала, как горячие слезы побежали по щекам. Леди Энкейтлл с удивлением прошептала:
— Бедняжка! Все это слишком потрясло тебя.
Эдвард подошел к дивану и, усевшись рядом с Мидж, обнял ее за плечи.
— Успокойтесь, малышка Мидж!
Уткнувшись ему в плечо, Мидж плакала, испытывая облегчение. Ей почему-то вспомнилось, как добр был к ней Эдвард, когда в Эйнсвике у нее умер кролик.
— Это шок, — мягко сказал Эдвард. — Люси, можно я налью ей коньяку?
— На буфете в столовой. Не думаю…
В комнату вошла Генриетта, и Люси сразу замолкла, Мидж выпрямилась, а Эдвард весь напрягся и сидел неподвижно.
«Что чувствует сейчас Генриетта?» — думала Мидж. Ей почему-то не хотелось смотреть на кузину… К тому же та держалась странно.
Генриетта выглядела, пожалуй, воинственно. Она вошла с высоко поднятой головой, на щеках румянец, движения быстрые.
— О, это ты, Генриетта! — воскликнула леди Энкейтлл. — А я уж думала… Полицейский с Генри и мосье Пуаро. Что ты дала Герде? Коньяк? Или чай и аспирин?
— Я дала ей немного коньяку… и грелку.
— Правильно, — одобрила леди Энкейтлл. — Этому учат на занятиях по оказанию первой помощи… Я имею в виду, при шоке — грелка и коньяк. Теперь, правда, против стимуляторов, но, я думаю, это просто мода. В Эйнсвике, когда я была еще ребенком, мы всегда давали коньяк при шоке. Хотя на самом деле, я думаю, у Герды не совсем шоковое состояние. В общем, я не представляю, что чувствуют, убив мужа… Это невозможно себе представить, но все-таки это не шок. Я хочу сказать, в этом случае нет фактора неожиданности.
Холодный как лед голос Генриетты нарушил мирную атмосферу гостиной:
— Почему вы все уверены, что Джона убила Герда?
В наступившей тишине Мидж ощутила перемену в настроении присутствующих… Смущение, натянутость и, наконец, напряженность…
— Это казалось очевидным, — произнесла через некоторое время леди Энкейтлл. Голос ее был совершенно ровным. — А что ты предполагаешь?
— Разве не могло быть так, что Герда, придя к бассейну, увидела там Джона… лежащим на земле и только подняла револьвер, как мы все подошли.
Снова воцарилось молчание. Затем леди Энкейтлл спросила:
— Это Герда так говорит?
— Да.
Ответ Генриетты не был простым подтверждением, в нем чувствовалась сила, и прозвучал он неожиданно, как револьверный выстрел.
Брови леди Энкейтлл высоко поднялись, затем она сказала с явной непоследовательностью:
— Сандвичи и кофе сервированы в столовой.
Она слегка запнулась, когда в гостиную вошла Герда Кристоу.
— Я… я чувствую, что не могу больше лежать, — быстро, извиняющимся тоном произнесла Герда. — Так… так тревожно!
— Вы должны сесть! — воскликнула леди Энкейтлл. — Вы должны немедленно сесть!
Согнав Мидж с дивана, она усадила Герду, подложив ей под спину подушку. «Бедняжка!» Слова и действия леди Энкейтлл выражали заботу и в то же время казались совершенно бессмысленными.
Эдвард подошел к окну и стал смотреть в сад.
— Я… я только сейчас начинаю понимать, — сказала Герда, отбросив со лба прядь неопрятных волос. Она говорила нервно и обескураженно. — Понимаете, я не могла поверить… Я все еще не могу поверить, что Джон… мертв! — Она начала дрожать. — Кто мог его убить? Кто же мог… его убить?
Леди Энкейтлл глубоко вздохнула и вдруг резко повернула голову: дверь из кабинета сэра Генри открылась, и он появился в сопровождении инспектора Грэйнджа, крупного тяжеловесного человека с усами, пессимистически опущенными вниз.
— Это моя жена… Инспектор Грэйндж.
Инспектор поклонился.
— Леди Энкейтлл, — спросил он, — могу я немного поговорить с миссис Кристоу?
Леди Энкейтлл указала на женщину, сидевшую на диване.
— Миссис Кристоу?
— Да, я миссис Кристоу, — поспешно ответила Герда.
— Мне не хотелось вас беспокоить, миссис Кристоу, но я вынужден задать вам несколько вопросов. Вы, конечно, можете, если хотите, потребовать присутствия вашего поверенного…
— В некоторых случаях, Герда, это разумнее, — вмешался сэр Генри.
— Поверенный? — перебила его Герда. — Зачем поверенный? Почему поверенный должен что-то знать о смерти Джона?
Инспектор кашлянул. Сэр Генри хотел было заговорить, но Генриетта поспешно сказала:
— Инспектор просто хочет знать, что случилось сегодня утром.
— Все было похоже на дурной сон… — В голосе Герды звучало удивление. — Я… я не могла даже плакать. Кажется, ничего не чувствовала, совсем ничего.
— Это шок, миссис Кристоу, — сказал успокаивающе Грэйндж.
— Да-да… наверное. Видите ли, все случилось так внезапно. Я вышла из дома и пошла по дорожке к бассейну…
— В котором часу, миссис Кристоу?
— Около часа… приблизительно без двух минут час. Я знаю, потому что посмотрела на часы. А когда я пришла туда… там лежал Джон… и кровь на бетонной плите бассейна…
— Вы слышали выстрел, миссис Кристоу?
— Да… нет… я не знаю. Я знала, что сэр Генри и мистер Энкейтлл стреляли в лесу… Я… я только видела Джона…
— Да, миссис Кристоу, продолжайте.
— Джона… и кровь… и револьвер. Я подняла револьвер.
— Почему?
— Простите?
— Почему вы подняли револьвер?
— Я… я не знаю.
— Вы не должны были его трогать!
— Не должна? — Взгляд у Герды был рассеянный, лицо безучастное. — Но я подняла револьвер. Я взяла его в руку…
Она посмотрела на свои руки, словно видела лежащий в них револьвер, затем круто повернулась к инспектору. Голос у нее стал неожиданно резким, полным душевной муки:
— Кто мог убить Джона? Никто не мог желать ему смерти! Он… был лучший в мире! Такой добрый, бескорыстный… Он жил для других. Его все любили, инспектор. Он был замечательный доктор! Самый добрый, самый хороший муж. Это, должно быть, несчастный случай… несчастный случай! Спросите кого угодно, — она жестом обвела гостиную, — никто не мог хотеть смерти Джона! Правда?
Она обращалась ко всем, кто
