Этот зловещий человек был удивлен твердостью и спокойствием Салакаина и Баутисты и, не глядя на них, спросил:
— Вы баски?
— Да, — сказал Мартин, выступив вперед.
— Чем занимаетесь?
— Контрабандой оружия.
— Для кого?
— Для карлистов.
— С каким комитетом связаны?
— С Байонной.
— Какие ружья вы переправляете?
— Бердан и Шасспо.
— Это правда, что у вас спрятано оружие около Урдакса?
— И там, и в других местах.
— Для кого вы его привезли?
— Для наваррцев.
— Хорошо. Мы отправимся за этим оружием. И если его не найдем, вы будете расстреляны.
— Ладно, — хладнокровно ответил Салакаин.
— Уходите, — сказал Падре, раздосадованный тем, что не смог навести страх на своих собеседников.
Когда они уже шли по лестнице, их догнал Мыловар.
Он был похож на военного и казался человеком любезным и хорошо воспитанным.
Раньше он служил жандармом.
— Не бойтесь, — сказал Мыловар. — Если все сделаете как надо, ничего с вами не будет.
— А мы и не боимся, — ответил Мартин.
Все трое спустились в кухню, и Мыловар подсел к людям из отряда, которые ждали ужина. Он устроился за одним столом с Лушией, Белчей, Ласалой Трубой и толстяком по имени Анчуса.
Пустить за свой стол Прашку Мыловар не захотел и сказал, что, если этот дикарь начнет есть первым, он ничего не оставит другим.
По этому поводу один молодой парень, бывший семинарист, прозванный Данчари (Танцор) и известный также под кличкой «Студент», вспомнил песню Вилинча{159}, которая называлась «Песня о выпивке». В ней высмеивается некий пьянчуга-священник, и Студент был вынужден петь вполголоса, чтобы не услышал командир отряда.
Хозяин постоялого двора принес ужин и несколько бутылок с вином и сидром, а так как переход от Аричулеги до этих мест развил у всех аппетит, люди набросились на еду, словно голодные волки.
Они еще ужинали, когда послышался стук в дверь.
— Кто там? — спросил хозяин.
— Свой, — ответили снаружи.
— Кто ты?
— Ипинца Сумасшедший.
— Входи.
Дверь отворилась, и вошел старый нищий, закутанный в коричневое грубого сукна пальто, один из рукавов которого был завязан и превращен в карман. Студент знал старика и объяснил, что он торгует песнями и слывет сумасшедшим потому, что когда читает вслух свои песни, то и дело принимается петь и плясать.
Ипинца Сумасшедший сел к столу, и хозяин дал ему остатки ужина. Потом Ипинца подошел к компании, собравшейся возле камина.
— Не желаете ли какую-нибудь песенку? — сказал он.
— А что у тебя за песни? — спросил его Студент.
— Разные. Про то, как жена жалуется на мужа, про то, как муж жалуется на жену, «Пельо Хосефе».
— Все это старье.
— У меня еще есть «Ура, Пепито!» и «Песня хозяина и слуги».
— Эта либеральная, — сказал Данчари.
— Не знаю, — ответил Ипинца Сумасшедший.
— Как так не знаешь? Мне кажется, что ты далеко не ортодокс{160}.
— Я не знаю, что это такое. Нужны вам песни?
— Да ты ответь сначала. Ортодокс ты или гетеродокс{161}?
— Я уже тебе сказал, что не знаю.
— А что ты думаешь о святой троице?
— Не знаю.
— Как так не знаешь? И ты смеешь это говорить! Откуда происходит святой дух? От отца, или от сына, или от обоих? Не считаешь ли ты, что его ипостась одной природы с ипостасью отца или ипостасью сына?
— Ничего я не знаю про это. Желаете песенки? Хотите купить песенки у Ипинцы Сумасшедшего?
— А! Так ты не отвечаешь? Значит, ты гетеродокс. Anathema sit[21]. Ты отлучен.
— Я! Отлучен? — пришел в ужас бедный Ипинца и попятился назад, подняв вверх свой белый посох.
— Ну, ладно, ладно, — крикнул Лушия Студенту. — Хватит зубоскалить.
Прашку подбросил в камин пару охапок хвороста. Весело запылал огонь; некоторые стали играть в мус{162}, а Баутиста блеснул своим прекрасным голосом, спев несколько сорсико.
Данчари Студент вызвал Баутисту на соревнование по складыванию куплетов, тот принял вызов. Оба начали с припева:
Всю правду тебе скажу я,Всю правду скажу сейчас.
И, подбирая рифму за рифмой, наплели кучу всякой чепухи и смешного вздора, чем привели в восторг собравшихся.
Оба удостоились похвал и рукоплесканий. Потом Данчари заявил, что он умеет подражать сопрано, и вместе с Баутистой спел песню, которая начинается так:
Скажи мне, Мария,Куда ты спешишь?
Баутиста пел за мужчину, Данчари — за девушку, и, обмениваясь шутливо-простодушными вопросами и ответами, они доставили большое удовольствие публике.
Затем Баутиста спел прекрасную песню, которую поют в Соуле, в ней говорится:
Куда летишь, голубка, смело?Земля совсем оледенела,И на горах белеет снег.Заря угасла, к ночи дело.Коль отдохнуть ты захотела,Я дам тебе ночлег.
Слушатели захлопали в ладоши, но предыдущий дуэт понравился им больше, чем эта романтическая песня, и Мыловар, поняв это, купил у Ипинцы Сумасшедшего листок бумаги, там были слова новой песни Вилинча, озаглавленной «Хуана Висента Олаве», автор написал ее на мотив народной песни «Ура, Пепито!»
Песня Вилинча представляла собою любовный дуэт между владельцем фермы и дочкой арендатора, которую он пытается обольстить.
Студент обрядился в нижнюю юбку хозяйки постоялого двора и повязал голову платком. Баутиста нахлобучил цилиндр, который кто-то извлек неизвестно откуда, и когда они запели в два голоса наивный дуэт Вилинча, поднялся такой шум, что Падре заорал сверху, чтобы ему не мешали спать, и певцам пришлось смолкнуть.
Каждый улегся где сумел, и Мартин сказал Баутисте по-французски:
— Не плошай! Надо быть наготове и при удобном случае дать тягу.
Баутиста утвердительно кивнул в знак того, что он все понял.
Глава IV
Почти невероятная история Хосе Кракаша
Два следующие дня шел дождь, и отряд оставался на постоялом дворе, ограничившись разведкой окрестностей. Ни Салакаин, ни Баутиста больше не видели Падре. Очевидно, он появлялся только при серьезных обстоятельствах.
Как обычно, когда собирается много людей, которым нечего делать, они проводили целые часы у камина, болтая и рассказывая всякие были и небылицы.
В отряде был один паренек из Толосы, всегда очень грустный, он только тем и занимался, что разглядывал свою физиономию в ручном зеркальце либо играл на аккордеоне. Этого паренька звали Хосе Какочипи, а некоторые, за спиной, величали его Хосе Кракаш, или, по-испански, Хосе Чумазый.
Мартин и Баутиста не единожды допытывались у него, что с ним такое случилось, почему он такой печальный, может, у него зубы болят или желудок плохо действует, а может, в семье неприятности или мочевой пузырь не в порядке; на все эти вопросы Какочипи, он же Кракаш, отвечал, что с ним ничего не случилось, но при этом вздыхал так, словно на него свалились все эти несчастья сразу.
Так как упомянутый Какочипи был ходячей загадкой, Мартин спросил Данчари Студента, не знает ли он — ведь сам он тоже толосанец — истории своего земляка и друга, и бывший семинарист сказал:
— Если вы не проболтаетесь Хосе, я вам расскажу его историю, но обещайте, что не будете над ним смеяться.
— Мы не проболтаемся и не станем над ним смеяться.
Данчари говорил по-испански с классическим педантизмом священников и семинаристов, которые считают необходимым, для пущей важности, произносить время от времени какое-нибудь латинское слово, особенно в присутствии людей, не имеющих о латыни ни малейшего представления.
— Так вот, вы должны знать, — сказал Данчари, — что Хосе Какочипи, младший сын кондитерши Андре Антони, был всегда известен urbi et orbi[22] под кличкой Хосе Кракаш.
Он эту кличку вполне заслужил, так как несколько лет и даже месяцев тому назад Хосе был самым запущенным парнем в Толосе и ее окрестностях, и поэтому весь город nemine discrepante[23] звал его Чумазым.
До недавнего времени Хосе знал только одну страсть — любовь к музыке.
Его хотели выучить на священника и посвятить в сан in sacris[24], но это оказалось неосуществимым.
О нем можно сказать, что он музыкант per se[25] и мужчина per accidens[26].
В течение многих лет он каждый день проводил по восемь-девять часов за пианино, упражняясь в игре; ни к чему другому, кроме музыки, душа у него не лежала, и на все остальное он взирал с полнейшим безразличием.
