За просьбой стояло, собственно говоря, все то же одеяло, под которым Лайош и Тери должны были вместе стучать зубами в бельевой. Удалившись на Звездную гору, барыня словно нарочно предоставила дом для мистерии воплощения мечты в явь. Дом этой ночью станет царством мечты; в бельевой же, где Лайош останется нынче лишь в подштанниках и нижней рубахе, мечта до предела насытится магическим излучением; старое одеяло, валяющееся там, терпеливо ждет лишь минуты, чтобы сыграть свою волшебную роль. Стук Корани будет сигналом, по которому бельевая преобразится в сказочный остров неземного блаженства. Стук этот — тайный знак затаившейся в темноте, неотделимой от жизни опасности, которая испокон веков гонит женщину под одеяло к мужчине… Они с Тери сидят рядом на ящике с книгами, и у них на плечах, как шатер, под которым тепло двух тел сливается в одно, общее тепло, и символ этого общего тепла — старое ватное одеяло… Дальше воображение Лайоша не заходило. Если мечта эта сбудется, остальное образуется само собой, как в сказке, в конце которой влюбленные сидят под яблоней с золотыми яблоками. Рядом с волшебным одеялом все прочее было сущим пустяком. И уж меньше всего заботили Лайоша классики Эндре Хорвата, книги в темных переплетах, которые нужно было выкинуть для того, кто постучит в окно комнаты его счастья.
«Что вы там так долго копаетесь?» — крикнула в сторону бельевой Тери, ставя греть на плиту суп, оставшийся от обеда. Вечер давно разогнал мастеровых по домам, и в черное кухонное окно, на котором еще не было ставен, смотрело несколько бледных звезд, надеясь согреться у огня в плите. Лайош сунул в окошко бельевой последнего античного автора в оксфордском издании. «Порядок навожу с ящиками», — крикнул он в ответ. «Зачем? Я не нужна вам?» — «Мне? Мне вы вообще не нужны». Лайош все-таки высунул голову в кухню. «Уголь есть? Не принести еще, чтобы на ночь хватило?» — спросил он с готовностью. «Угля много. Но если принесете, не помешает». Подвал с углем был черной ямой под бельевой. Тери держала лампу, пока Лайош спускался вниз. «Поскорей. Долго мне тут еще торчать?» — торопил ангел со светочем бродившую во мраке грешную душу. «Вы меня здесь готовы навсегда оставить», — подобострастно улыбался, задрав голову, Лайош. «По мне, так и навсегда оставайтесь, — ответила Тери, и грубость ее снова звучала для Лайоша лаской. — А теперь ступайте обойдите дом, не осталось ли чего во дворе. Лопату тоже надо убрать, а то Даниель утащит». Лайош, все еще улыбаясь, побрел наружу, на внешние круги своего ада. «И посмотрите, закрыты ли наверху окна. Но лампу я за вами не понесу». — «Хоть внизу подержите». — «Ладно, побыстрей только», — толкнула его Тери, а когда он взобрался наверх, хихикнула и ушла с лампой в кухню.
У Лайоша даже в животе заныло от этих «ступайте», «посмотрите», «не понесу», «побыстрей». В детстве вот так же играли с ним большие девчонки, которые раз или два даже раздели его догола. Та девчонка, которой сестра потом надавала по шее, была королева, а он — ее слуга. Теперь в нем проснулась мучительная сладость, напомнившая те далекие времена. «Посуду мыть будем?» — спросил он, быстро съев суп. «Конечно. Вон с обеда еще осталась. Пока я ем, поставьте-ка воду». Тери вошла во вкус и командовала с удовольствием, словно она когда-то тоже играла в сарае в такие игры. Лайош налил в большую миску воды, подбросил в печку дров и поставил к раковине табуретку, на которой и будет происходить обряд мытья. Он по возможности все делал точно так, как рисовалось ему раньше. Ведь мытье посуды вдвоем являлось частью мечты о перекопке, и что-то подсказывало ему: если эта часть будет такой, как он думал, то и вдвоем под одеялом они с Тери будут сидеть. «И как это, Лайош, у вас никакой гордости нет?» — сказала Тери, погружая руки в теплую воду. «Почему вы считаете, что нету?» — улыбался, держа наготове посудное полотенце, Лайош. «Другой бы не потерпел, если б его так вот, Шкрубицей дразнили». — «Меня от этого не убудет, да и Шкрубека не прибудет». — «Шкрубека не прибудет, это точно!» — «Можете мне поверить, Терике, Шкрубек бы вам не стал вытирать так покорно посуду, как я». — «А что бы он сделал?» — «Что бы он сделал?» — «Да, что?» — «По губам бы вам съездил, вот что». У Лайоша это вырвалось неожиданно, но он даже был рад, что не сказал другого чего-нибудь: например, что Шкрубек обнял бы ее и расцеловал. Тери от Шкрубека ожидала большей галантности. Сперва она обиженно фыркнула, но потом нашла даже что-то забавное в таком оскорблении. «Нахал! Почему вы считаете, что он мне съездил бы по губам?» — «Он сам говорил: женщин надо бить по губам, так и господа делают». Тери расхохоталась. «Да откуда вы взяли, что господа женщин по губам бьют?» — «Ниоткуда. От Шкрупулека слышал». Впервые он назвал Шкрубека этим исковерканным именем. Словно сам перепрыгнул от настоящего Шкрубека к выдуманному. «А вообще-то вам лучше знать, Терике…» — и, совсем обмотав белым полотенцем тарелку, с любопытством взглянул на Тери. Сейчас мысли о том, что могло быть у Тери с господами, не доставляли Лайошу боли, наоборот, ему было даже приятно сказать ей в глаза: да, у тебя кто-то был, и вы с ним, наверное, ссорились, и он бил тебя по губам. «Сознайтесь-ка, Терике, — нагнулся он над миской с теплой водой, чтоб заглянуть в лицо девушке, — ребенок у вас от барина, верно?» Нет, не боль подозрений, мучивших его много недель, прорвалась в этих словах — сладострастная ярость нашла в них орудие для удара. «Дурак!» — ответила Тери и оттолкнула голову Лайоша от миски. И лишь тут до нее дошло, кого он имеет в виду. «От барина?.. Ну, получил барин».
Посуду кончили мыть в молчании. Тери всерьез оскорбилась и ругала себя, что дала волю этому мужику, Лайош ломал голову, что значит: «Ну, получил барин». Если Тери — его любовница, она бы сказала это с презрением, а не с горечью. Он ни капельки не жалел, что обидел ее: ведь одеяло было все еще впереди, и, чем сильнее он рассердит Тери, тем лучше. Будильник на кухонном шкафу показывал начало десятого. Долго засиживаться нельзя: стук должен застать Тери уже в сорочке. «Не пора ли ложиться?» — спросил он надутую Тери. «Вы ляжете первым», — распорядилась она. «Ладно. А потом вы, Терике, ляжете, куда захотите», — осклабился Лайош. Уйдя в бельевую, он услышал, как Тери подтаскивает к двери стол. Ничего, сама потом отодвинешь, думал Лайош, снимая ботинки и стаскивая штаны. Он принюхался: дух вроде бы шел от него не очень тяжелый. Каждый раз, если выдавалась возможность, он подолгу мылся под краном. А когда провели воду в дом, то и весь ополаскивался в ванной у раковины. От сознания, что он сидит в одном нижнем белье, по всему телу побежали мурашки. Теперь только Корани нужен с его стуком. За стеной заскрипела кровать. На кровати этой не было темной впадины, как у Маришки на улице Агнеш. На этой кровати будто не сетка — сам лунный свет держит на весу Тери, раскидавшуюся во сне. У Тери, когда она вскочит с постели и босиком прибежит сюда, груди будут как золотые плоды… Сам он еще не ложился, Постелив одеяло на ящик с книгами, он сел на него, другое одеяло набросил на плечи. Возле правого бока оно нависало небольшим, но уютным шатром, поджидающим теплое тело Тери.
Стук, однако, запаздывал. Лайош уже и не знал, для него ли только так медленно тянется время или Корани не пришел почему-то. В тишине он слышал, как тикает в кухне будильник, но стол мешал посмотреть, сколько времени. Если он начнет отодвигать стол, Тери вскочит и убежит на улицу; наверняка таков и был ее план. Тягучие эти минуты, десятки минут непоправимо выстужали приготовленный им шатер, и не было в мире гнуснее и отвратительнее злодея, чем Корани. Наконец под окном бельевой послышался шорох. Сейчас Корани собирает добычу… Лайош готов был открыть окно и спросить, не забыл ли тот, что должен сделать. Да ведь трус этот еще испугается и сбежит. Шорох смолк; немного погодя дважды звякнуло в комнате для прислуги стекло. Лайош ждал: сейчас раздастся испуганный крик. Но за стенкой лишь скрипнула подвешенная на лунных лучах кровать — Тери перевернулась во сне на другой бок. «Да вернись же, дубина, постучи посильней», — про себя ругал Лайош припадочного. А тот в это время уже шагал по росе на соседнем участке, таща на ремне связку греческих классиков из библиотеки барина. Неудача сразила Лайоша. Можно было бы что-то придумать еще — хоть в свое окно постучать. Но стоит ли спорить с судьбой, раз она так распорядилась, что стук застал Тери спящей? Сирота — он везде сирота, нет ему удачи ни в чем, горько сказал про себя Лайош, складывая свой шатер и роняя голову на кулаки. Отделенный от теплой спящей Тери тонкой стеной, он сидел пригорюнившись, и мысли его полны были Маришкой и городом разбитых надежд, Сегедом.
Хозяйка вернулась на другой день после обеда. Пока в доме были рабочие, она еще как-то крепилась. Но пятна на лице и на шее говорили: дело плохо. Даже «Мастер, уберите чуть-чуть вашу лестницу» у нее звучало так измученно, через силу, будто барыня не монтера, а тюремщика просила хоть на минуточку снять с нее эти невыносимо тяжелые цепи. «Не могу слышать этот скрежет», — содрогнулась она, проходя мимо циклевщика. «А? Чего не можете?» — поднял тот голову от коленей с подвязанными на них кусками толстой кожи. «Скрежет ваш слушать», — пояснила Тери. «Не нравится, так циклюйте сами», — обиделся мастер и нырнул обратно в облако пыли. «Такой я еще барыню не видела!» — качала головой Тери, оживляясь в предвкушении новых событий. Лайошу же казалось, что Тери преувеличивает. Правда, барыня снова забилась в свой свитер и вся дрожала, а иногда даже зубами принималась стучать, хотя в доме как раз пробовали отопление: однако, помня героическую субботу, Лайош лишь улыбался словам Тери.
