– Без перемены, – подтвердил Лопатин.
– Я тебя провожу, уд-достоверюсь, что ты действительно улетел, – сказал Гурский.
Василий Иванович недовольно крякнул в темноте, – наверное, предпочитал поступить под команду Гурского на несколько часов попозже.
– А вы ужинали? – спросил Лопатин.
– Ужинал в автороте.
– Где спать будете?
– На дворе, у машины. Погода хорошая.
Гурский подтолкнул в бок Лопатина, напоминая про водку.
– Василий Иванович, у вас где-то в машине моя фляжка, – сказал Лопатин.
Василий Иванович молча пошел к «виллису» и принес флягу.
– Будить вас?
– Думаю, сам проснусь, но на всякий случай – в полпятого.
Василий Иванович вернулся к «виллису», а Лопатин вслед за Гурским зашел в дом. Оказывается, там внутри, за завешенными окнами, горела керосиновая лампочка с прикрученным фитилем. Гурский сел за стол и прибавил свету. Теперь, при свете, стали видны пожитки корреспондентов, засунутые под хозяйскую двуспальную кровать, под лавку и раскладную парусиновую койку. На столе лежала начатая буханка хлеба, стояла тарелка с тремя котлетами и стаканы.
– Хозяев нет, а наших гавриков, по моим сведениям, стоит здесь п-пятеро, – сказал Гурский, – но четверо в отъезде, а п-пятый, как я тебе уже сказал, отбыл по личным делам, так что никто нам не помешает развить об-бещанный сюжет.
Взболтнув во фляге водку, он налил себе в один из стоявших на столе стаканов и, кивнув на другой, вопросительно посмотрел на Лопатина. – Не б-брезгуешь, что уже пили из него до тебя?
– Наливай, – сказал Лопатин.
– П-поставь, – остановил его Гурский, когда он поднял стакан с налитой в него водкой. – Если помнишь, когда-то, п-прибыв тебе на смену под Калугу, я сообщил тебе, что у тебя в семье – дело д-дрянь. На этот раз наоб-борот, я п-прибыл как добрый вестник. Ты сп-просил, почему тебя вызвал наш новый ред-дактор. Главным образом потому, что в Москву п-приехала из Т-ташкента твоя Нина Ник-колаевна, и я ему объяснил про нее – что она твоя невеста, что она п-приехала всего на две недели и ты должен успеть ее п-повидать.
– Ты что, серьезно? – спросил Лопатин, опешивший и от самого известия, и от показавшегося нелепым слова «невеста».
– Как нельзя б-более. Она приехала, пришла прямо с п-поезда в редакцию и спросила, где ты и когда будешь в Москве. И хорошо тебе известный Лева Ст-тепанов сделал ед-динственно разумное, немедленно послав ее ко мне – Погоди, я д-договорю. Мне очень понравилась эта твоя женщина, которая назвала себя Ниной Ник-колаевной. Если бы ее вст-третил в Ташкенте не ты, а я – я бы на ней женился.
Он сказал это непохоже на себя, без иронии, даже грустно и, словно спохватившись, добавил уже обычно по-гаерски:
– Немедля и без рассуждений. – Добавил и снова стал серьезным. – За это, за твою т-так называемую личную жизнь, и выпьем. Все остальные п-подробности – потом.
– Как мамины кот-тлетки? – спросил он после того, как они выпили и закусили.
– Как всегда, на должной высоте.
– Мама очень просила меня не есть их неп-подогретыми, но боюсь, что нагревать их по одной над этим ламп-повым стеклом было бы слишком долго. А теперь – п-подробности: твоя Нина Ник-колаевна сказала мне, что будет жить эти две недели на квартире у какой-то артистки, у которой ты бывал и знаешь ее, а потом поедет обратно в Т-ташкент, и когда я ее сп-просил – а что д-дальше? – то из ее неоп-пределенного ответа понял, что, кажется, это зависит от т-тебя. С чем тебя и я поздравляю.
– Как она выглядит?
– Я уже сказал тебе, что женился бы на ней без п-промедлений. Что тебя бесп-покоит? – спросил Гурский, глядя на Лопатина, начавшего считать про себя: когда же приехала в Москву Ника? По словам Ефимова, телеграмма целую неделю лежала в штабе фронта, потом пошла в армию, потом его искал Ефимов, потом он ехал сюда. Выходило, что Нике оставалось жить в Москве всего два дня.
– Считаю – застану ли?
– Чего не знаю, того не знаю, – сказал Гурский. – Когда я предстал пред ясные очи нового ред-дактора и попросил вызвать тебя, слово «невеста» произвело на него, как на человека ст-та-рого закала, такое неизгладимое вп-печатление, что телеграмма с вызовом пошла в тот же вечер. А я, п-попросившись сюда тебе на смену, как только ты явишься, как д-дурак ждал тебя в Москве. Куда ты, к черту, зап-пропастился? Я уже ст-тал тревожиться и вылетел, не д-дождавшись. На тебе, по-моему, новенькая гимнастерка, и притом габ-бардиновая, – сказал Гурский, – но выглядишь ты п-паршиво. Чем дольше на тебя смотрю, тем ты меньше мне нравишься. Где ты был? И главное, что с тобой было? И прибереги для других свое, популярное в кругах корреспондентов, немногословие. П-поп-прошу поподробней!
Если бы разговор этот, которого все равно было не миновать, отложился до завтра, наверное, все вышло бы намного короче, а так просидели за столом далеко за полночь. Гурский несколько раз перебивал, допытываясь, неужели у Лопатина так ничего и нигде сейчас не болит, и прекратил свои расспросы, только когда Лопатин начал злиться.
– Прости, пожалуйста, по молодости лет все забываю, что тебе уже п-пятый десяток, а люди в этом возрасте склонны подчеркивать несок-крушимость своего зд-доровья. Не болит так не болит. Тем лучше! Ты действительно в сорочке родился! И после всего этого можешь сп-покойно лететь в Москву и жениться. Хотя для порядка все же п-постучу по дереву, чтобы не сглазить.
– Постучать по дереву можно, – сказал Лопатин. – А жениться… Я как раз наоборот, пока рассказывал тебе все это, подумал, что…
– Что при твоей профессии до конца войны сохраняется оп-пасность оставить одной вд-довой больше? – перебил Гурский. – Д-допустим. Не хотел бы допускать, но д-допустим. А чем ей будет хуже от того, что она п-получит свою законную пенсию за погибшего мужа? И чем ей будет лучше, если ты ей скажешь, что п-подождешь на ней жениться, п-потому что не можешь ей обещать, что тебя не уб-бьют? А кто и кому может сейчас это об-бещать? И какая женщина сейчас об этом не д-думает? Да если она тебя действительно любит, она с самого начала только об этом и д-думает. Ст-тарается выбросить из головы и не может!
– Наверно, ты прав, – сказал Лопатин, – но не будем больше на эту тему.
– Не б-будем так не б-будем! Но п-попомни мое предчувствие, что у тебя в этом воп-просе все должно быть хорошо. И не только должно, а д-даже обязано! Вот за это и выпьем то, что осталось. Если осталось. – Гурский встряхнул фляжку и разлил остаток по стаканам. – И п-пожалуйста, съешь сам эту, третью кот-тлетку. Мама не любит, когда их ломают п-пополам руками, а ни ножа, ни вилки в этом доме я не обнаружил, видимо, братья корреспонденты таскают их за голенищами. Питайся. Пригодится там в Москве. Повторяю – твой вид оставляет желать лучшего, несмотря на новенькое об-бмундирование. Кст-тати, где ты его добыл?
– По старому знакомству получил у Ефимова.
– Ты подал мне неп-плохую идею, – сказал Гурский. – Попробую последовать твоему п-примеру. На закуску имею сообщить тебе самую п-последнюю новость! Я только сегодня от этого п-парнишки из Информбюро узнал, что наш б-бывший редактор два дня как принял на вашем же фронте п-политотдел армии, – Гурский назвал номер. – Бывал в ней?
– В сорок первом, в Крыму, когда она там по-другому называлась, бывал. А здесь – собирался, но еще не был.
– Тем более законная причина поехать туда. Провожу тебя на самолет и прямым ходом п-поеду к нему за новым обмундированием, а заодно посмотрю, как он сам выглядит на новом месте. Кстати, говорят, их армия, вполне вероятно, одной из п-первых выйдет на границу Вост-точной Пруссии.
– Рад за него. Наверное, это лучшее из всех назначений, на которые он мог рассчитывать, – сказал Лопатин и добавил, что если действительно армия, в которую попал их бывший редактор, первой окажется на границе Восточной Пруссии, то он сам, чего доброго, приедет к ним туда третьим лишним.
– Вот именно, лишним! – сказал Гурский. – Не жадничай! Посиди в Москве и оставь на мою жалкую долю выход наших п-подразделений на берега речки, название которой я только вчера смотрел в энциклоп-педии и оп-пять забыл. П-пусть эта маленькая газетная сенсация будет лично моей. Доедай кот-тлетку, а я п-полягу костьми. По правде ск-казать, я, как всегда после самолета, зверски хочу сп-пать, а ты, судя по твоему виду, еще ни в одном глазу и вполне способен подумать о своем ближайшем будущем, не прибегая к моей помощи как соб-беседника. Как ты знаешь, однажды решившись на это, я засыпаю без размышлений. Если буду слишком сильно храп-петь, нарушая ход твоих мыслей, можешь выйти и п-подумать на воздухе.
Оглядев комнату и секунду поколебавшись, Гурский лег на ничем не застеленную парусиновую раскладушку, положив под голову полевую сумку, накрытую вынутым из кармана носовым платком. Поерзав щекой и полусонно пробормотав «жест-тковато!», он и в самом деле через минуту уже спал, прерывисто похрапывая.
