— Слушай внимательно, — прошипел он Ледереру, снова вернувшись к нему, — хотя нет, ты даже слушать не достоин, открой получше глаза! Все, что ты увидишь, — ничто против того, что испытать придется тебе прежде, чем испустишь свою предательскую душу!
Фицко решил сперва расквитаться с девушками, причем здесь, в коридоре, да так, чтобы разбойники и Ледерер видели, что происходит, и слышали каждое-каждое слово.
Он вошел в темницу к девушкам, держа в руках факел.
— Магдула Калинова, следуй за мной! — проговорил он самым ласковым тоном, каким только мог произнести.
Магдула прижалась к Марише и заплакала.
— Не пойдешь? — Ее упорство и слезы наполнили горбуна таким гневом, что в голосе его пропала всякая ласковость. Осталась одна лишь злоба. Он яростно схватил Магдулу за руку, оторвал ее от оцепеневших подруг и выволок в коридор.
Цепи разбойников грозно зазвенели, когда в тихом коридоре разнесся пронзительный крик. То был крик ужаса, изданный Магдулой при виде жаровни с горящими угольями и пыточных орудий.
Граф Няри и Микулаш Лошонский, да и вся ватага обливались потом от напрасных трудов. Между бочек не видно было ни одного невскопанного местечка.
— Сам сатана подговорил этого негодяя зарыть клад где-нибудь в другом месте! — отирая вспотевшее лицо, произнес граф, который, должно быть, впервые в жизни занимался подобным делом.
— Не думаю, чтобы он спрятал его где-то далеко от этого места, — рассудил кастелян.
— Я тоже не думаю, — ответил граф, — поэтому отдохнем немного, отведаем вина чахтицкой госпожи и продолжим поиски!
В то время как они пили, взгляд графа остановился на огромной винной бочке, которая — насколько он помнил слова Ледерера — вела в тайные коридоры. Он молча подошел к бочке, и сразу же перед его удивленными спутниками разверзлось темное устрашающее отверстие.
— Продолжайте пить дальше, покуда мы не вернемся, — сказал он чахтичанам. Он взял фонарь и кивнул кастеляну, приглашая его последовать за ним.
Сделав несколько шагов по коридору, они ошеломленно застыли: перед ними простиралась пропасть, черная, как ночь. Коридор, который шагов через пять сворачивал вправо, не имел дна. Граф было подумал, не спрятал ли Фицко свой клад в тайном коридоре. Но они не могли сделать ни шагу. Поворот был настолько крутым, что ни по лесенке, ни по бревнам нельзя было преодолеть пропасть. Тут мог бы помочь только Ледерер, который знал, как поднять опущенный мост.
Когда они вернулись к чахтичанам, только что обнаружившим бочку с хорошим вином, за дверью, выходящей во двор, раздался вдруг суматошный топот, крик и подозрительный шум. Подбежав к двери, все прислушались.
— Колокольный набат!
— Вы слышали? Кто-то крикнул: «Откройте ворота, или мы выломаем их!»
— Выстрелы! Один, второй! Громкая стрельба!
Они напряженно прислушивались к тому, что делалось снаружи.
— Неужели поднялся мятеж? До времени? — засомневался граф Няри. — Если это так, значит, произошли ужасные вещи, принудившие их к этому. Священник не призвал бы к восстанию, не имея на то особо важных причин.
Через минуту стрельба стихла, и в дверь, ведущую в подвал, раздались могучие удары.
— Ломятся в замок! — догадались искатели клада.
Но кто? Что случилось наверху в то время, как они искали клад Фицко?
— Сейчас посмотрим, в чем дело! — сказал граф. — Но продолжим то, ради чего мы сюда пришли. За работу, друзья!
И заступы снова впились в землю. Глаза следили, не звякнет ли в возникающих ямах заступ о ящик, а уши прислушивались к суматохе, поднявшейся на поверхности.
На граде заметили, что в Чахтицах что-то происходит. Прежде всего о том возвестил набатный звон колоколов, а потом — и столбы дыма и пламени, вздымавшиеся к небу от огромных костров на окрестных холмах.
Ратники и гайдуки были бессильны что-либо предпринять. Никто не отваживался потревожить госпожу, которая заперлась в потаенном зале вместе с Дорой, Илоной и четырьмя девушками. Не сделали они этого и тогда, когда прибежавший гайдук поведал, что чахтичане подняли мятеж. Когда же наконец госпожа вышла из потаенного зала, ей сообщили, что мятежные жители Чахтиц, должно быть, уже захватили замок.
Поначалу она яростно накинулась было на предводителя ратников, обвиняя его в том, что он и его люди равнодушно наблюдают за происходящим в замке, но, узнав от него, что все пороховые запасы пропитаны водой и, стало быть, теперь бесполезны, а без огнестрельного оружия рассчитывать на успех невозможно, она, как ни странно, успокоилась.
Пусть эта свора неистовствует в замке, лишь бы ее злоба не достигла града, подумалось ей. Еще несколько дней — и она навсегда исчезнет, ее гонец уже оповестил семиградского князя, ее брата, что она пожалует к нему после Нового года. Одновременно гонец напомнил и Юраю Заводскому об обещании навестить графиню в последний день года. Пусть только явится — он исчезнет вместе с нею. Не согласится добром — она силой увезет его. Ее ли только мятежники — кто знает, сколько их — не преградят ей дорогу и не помешают побегу.
Эти опасения заставили ее обратиться к капитану:
— Господин капитан, поскольку мне неведомо, где в данное время находится палатин, снарядите без промедления гонца к нему в Прешпорок и Бытчу — пусть уведомит его, что в Чахтицах бунт, и попросит подкреплений и новых запасов пороха.
Она была убеждена, что, как бы ни относился к ней палатин, он сделает все для подавления мятежа. А когда ему заблагорассудится расследовать его причины и вмешаться в ее дела, она уже будет за горами, за долами.
— Фицко еще не вернулся? — спросила она, вспомнив о своих сокровищах и о врагах, с которыми должна была рассчитаться. Графиня нетерпеливо осмотрелась.
— Нет, — ответили служанки.
— Что ж, выходит, нам придется достойно встретить разбойников и их возлюбленных, у меня и для Фицко найдется неожиданный подарок!
По ее повелению ратники вынесли во двор тяжелый железный трон, выкованный после подавления восстания Дожи. Чахтицкий властелин распорядился тогда выставить его на площади, дабы он напоминал восставшим об ожидавшей их участи, о судьбе главаря бунтовщиков, посаженного после подавления восстания на раскаленный железный трон…
— Хорошенько раскалите трон, чтобы «князь» как следует погрелся на нем, — распорядилась она, с наслаждением представив себе, как тело Яна Калины начнет поджариваться на раскаленном железе. Свидетелями будут его друзья — и пандурский капитан, и предатель Ледерер, которые затем на этом же троне расстанутся с жизнью. Полюбуются этим и их милашки, среди них и ее дочь Эржика, для нее она тоже припасла подарочек — нет, не погибнуть ей обычной смертью…
На дворе пылал костер, а посреди него добела раскалялся черный, тронутый ржавчиной трон. Огонь согревал ратников, но стоило им задуматься о предстоящей казни, как их начинал бить озноб.
— Дора, Илона! — позвала графиня своих дьяволиц, с хохотом подбрасывавших в костер огромные поленья. — Пойдемте, я хочу показать чахтичанам, что ничуть не боюсь их бунта.
Немного погодя они скинули со стен града на откос трупы четырех девушек, подружек Барборы Репашовой. Обезображенные тела скатились вниз. Оставляя на снегу ярко-красные полосы, они замерли у груды камней.
Восходящее солнце озарило поле под стенами, подобное огромному кровавому знамени с длинным древком…
…Магдула Калинова предпочла бы умереть, чем смотреть на лицо Фицко, на горящие уголья у его ног и на большие клещи, раскалявшиеся на них.
— У тебя всего два пути, моя дорогая, — проговорил горбун, — один ведет ко мне, другой — в объятия смерти. Либо станешь моей женой, либо погибнешь!
В темнице снова грозно зазвенели цепи. Горбун засмеялся.
— Доставил же я вам радость — вы теперь свидетели сцены, которая обычно происходит наедине.
Он подошел к Магдуле так близко, что она почувствовала на лице его зловонное дыхание.
— Так какой из двух путей ты выбираешь?
— Смерть!
— Ничего, ты еще передумаешь, — процедил он, с трудом подавляя в себе злость. — Конечно, тебе бы легче было умереть, если бы ты предстала перед Господом Богом такой же пригожей да роскошной, какой нравишься мне. Да вот посмотрим, что ты запоешь, когда эту твою пригожесть я малость подпорчу раскаленными клещами Сперва сотру, моя голубушка, с твоих щек этот гордый румянец!
Он достал из кучки углей побелевшие клещи и подержал их у самого ее лица. Ее обдало жаром, словно пламя облизало все ее тело.
Мариша и Эржика разразились рыданиями — новый хохот горбуна да звон цепей чуть заглушали их.
— Что ж, пора приступить к делу. Попрощайся с красотой своих щечек. Минута — и кожа твоя так поджарится, ты станешь такой противной, что твоя собственная матушка тебя не узнает.
