— Где предводители разбойников и их тайный союзник, о котором вы упомянули? — спросил он холодно, поднявшись для того, чтобы пройти в град по подземелью, собственными глазами убедиться в ужасах застенков и поразить чахтицкую госпожу неожиданным своим появлением.
Вопрос палатина привел в трепет присутствующих. Никто не ответил, чувствуя, что оказался бы предателем, если бы сказал, где находятся разбойники.
— Где они? — снова осведомился палатин, окидывая суровым взглядом священника, а затем чахтичан.
— Они здесь, — ответил Ян Поницен, и его кроткие глаза сшиблись с яростным взглядом палатина. — Они уверены в своей невиновности, поэтому рассчитывают на справедливость вашей палатинской милости. Они не убежали, они здесь, в людской, ждут вашего решения относительно своей участи.
— Господин секретарь, пусть приведут разбойников!
— Кто ты? — спросил палатин первого, кто вошел в приходскую горницу вслед за Юраем Заводским.
— Имрих Кендерешши, — прозвучал ответ, — бывший пандурский капитан.
— Почему ты сбежал к разбойникам, отказавшись от должности защитника права, порядка и спокойствия?
— Потому что в тех обстоятельствах, в которых я оказался, я мог защищать право и справедливость, лишь будучи вольным братом, а не пандуром.
— Ты обвиняешься в том, что обокрал сокровищницу Алжбеты Батори.
— Моя невиновность доказана. Мы сами схватили вора, и его добыча находится под охраной его преподобия, чтобы быть возвращенной законному хозяину.
— Кто совершил кражу и где он?
— Это Фицко. Он содержится под стражей в сельской управе.
Палатин распорядился, чтобы через два-три часа Фицко был доставлен в град.
— А тебя я уже знаю, Калина! — воскликнул палатин, обратив взгляд на гордо выпрямившегося молодого человека. — Как же, господин князь!
Палатин рассмеялся. То был зловещий смех — Ян Поницен побледнел от дурного предчувствия..
— Твоя история мне ведома, а потому ни о чем не спрашиваю. Кто ты? — спросил он человека могучей стати, стоявшего рядом с Калиной.
— Андрей Дрозд!
— Так это ты тот мятежник, который бросил работу и собрал разбойничью ватагу?
— Да, я.
— Почему ты стал разбойником?
— Моя жизнь была хуже, чем у животного. Работал от зари до зари, безропотно слушался, позволял себя бить — жалкое существование, недостойное человека. В Чахтицах совершались дела, на которые невозможно было спокойно смотреть, и если не ради другого, то хотя бы из-за них я ушел в горы.
— Ты мечтал стать господином?
— Нет! Просто хотел жить по-человечески.
— А ты кто и как тебя зовут?
— Ледерер, господский слесарь.
— Ты помогал разбойникам?
— Помогал.
— Ты знаешь подземные коридоры?
— Знаю как свои пять пальцев.
— Хорошо, пойдешь с нами, поведешь нас, а вы… — Он посмотрел на вожаков разбойников.
Чахтичане сидели вокруг стола, затаив дыхание. Они не знали, чем кончится этот допрос, волновались за своих защитников, а больше всех — Эржика, Мариша, Магдула и Барбора. Замерев в страхе, они слушали палатина из соседней комнаты.
— Господин секретарь, — отозвался палатин, — прикажи и этих людей отвести на град.
Услышав эти слова, к палатину подбежала Эржика:
— Мы ждали от вашей палатинской милости справедливости, а не наказания заступников и преследуемых.
Ян Поницен замер при виде такой смелости.
— Кто ты такая?
— Эржика Приборская, жена Андрея Дрозда, достойного человека, которого ваша палатинская милость хочет бросить в тюрьму.
Палатин был в замешательстве.
Он вдруг догадался, что перед ним стоит дочь секретаря. Он окинул ее любопытным взглядом. Секретарь был бледен.
— И вы, господин секретарь, — спросила она, потрясенная присутствием отца, которого впервые увидела в Прешпорке, — и вы хотите посадить под стражу этих людей?
Юрай Заводский был смущен до крайности: ведь это его дочь! Его люди несколько месяцев повсюду искали ее, чтобы он и его жена, которую он посвятил в тайну своей жизни, могли взять ее к себе. А сейчас он встречает ее в условиях, когда даже не может радостно окликнуть ее, обнять и поцеловать. И ее глубокие, чистые глаза, обращенные к нему, вопрошают, справедливо ли взять под стражу этих людей…
— Ты ошибаешься, Эржика Приборская, — отозвался палатин, в то время как секретарь беспомощно и нерешительно смотрел на свою дочь, — Андрей Дрозд не твой муж. Суперинтендант Элиаш Лани объявил ваш брак недействительным.
— Он мой муж и будет им до последнего моего вздоха, что бы ни случилось! И вы, ваша палатинская милость, совершите несправедливость, если бросите его и его друзей в темницу.
Хотя упорство Эржики Приборской, столь горячо защищавшей своего мужа, раздражало палатина, она все же нравилась ему. Но он оставался непреклонным.
— Господин секретарь! — уже уходя, повторил палатин. — Исполняй мой приказ. Разбойников — в тюрьму!
— Я со всей преданностью служу вашей палатинской светлости и потому осмеливаюсь униженно просить о милости для этих невинных людей, — робко отозвался Ян Поницен.
— И я, — воскликнул секретарь, — присоединяюсь к просьбе господина пастора!
Эржика Приборская подбежала к секретарю, обняла его, поцеловала и счастливо прошептала:
— Благодарю тебя за то, что не ошиблась в тебе…
Этот жест Эржики явно тронул палатина. Он понял, что дочь сейчас впервые обняла и поцеловала своего отца. Но, уловив хитрую улыбку графа Няри, он превозмог свое умиление.
Королевский соглядатай наблюдал за его словами и поступками.
— Как бы ты ответил, друг, — спросил палатин графа Няри, — на такую просьбу?
— Я послушался бы голоса сердца и оказал бы разбойникам милость, — ответил граф Няри. Но голос его звучал так неискренно, неубедительно, что палатин, как всегда, когда обстоятельства принуждали его идти непрямым путем, был чрезвычайно озадачен. Он представил себе, как отнесся бы король к известию о послаблении, оказанном разбойникам без суда, лишь по просьбе двух-трех человек. Он знал, какое негодование это вызвало бы по всей стране и тем самым осмелели бы вольные люди во всем королевстве.
— Нет, — воскликнул палатин, словно хотел перекричать голос сердца. — Нет у меня милости для разбойников!
В него впивались взгляды мужчин и женщин, неспособных поверить, что он действительно может допустить такую неслыханную несправедливость.
— Если у вас нет пощады для разбойников, — оборвал мучительное молчание Ян Калина, — я надеюсь, ваша светлость проявит достаточное снисхождение к чахтицкой госпоже!
Затем он обратился к священнику и секретарю:
— Не просите справедливости там, где она существует только для господ, не добивайтесь пощады там, где ее проявляют только по отношению к убийцам и преступникам благородной крови!
— Что ж, вяжите нас, служители господского правосудия! — Андрей Дрозд протянул сомкнутые руки к палатину. — И вздерните нас на виселицу во славу вашей справедливости.
Палатин побагровел. Он весь кипел от гнева.
— Господин секретарь, приступай к исполнению своих обязанностей!
— Нет! — воскликнул Юрай Заводский. Как только он почувствовал на себе вопрошающий взгляд Эржики, в нем вмиг проснулся долгими годами подавляемый протест против действий, противных его чувствам и совести.
— Я не считаю этих людей преступниками и не запятнаю свою честь причиненной им несправедливостью. Отказываюсь от своей должности. Я уже не секретарь вашей палатинской светлости.
— Тогда ты с этой минуты мой узник. Микулаш Зринский, назначаю тебя секретарем и поручаю: прикажи связать разбойников и сего неблагородного субъекта.
Он был весь во власти своего гнева. Новый секретарь старательно выполнил его приказание.
Ратники палатина связали разбойников и Юрая Заводского. Работа была не из легких: Эржика, Мариша и Магдула своими телами защищали узников так, будто из их объятий их вели прямо на казнь.
Палатин хмуро наблюдал всю эту сцену. От его внимания не ускользнуло, что Эржика Приборская защищает, обнимает и целует не только Андрея Дрозда, но и Юрая Заводского.
Что-то дрогнуло в его сердце, но упрямство одержало верх.
— Я горжусь тобой, отец, горжусь и люблю тебя, очень люблю!
Те, кто не знал тайны Эржики, удивленно прислушивались к ее словам.
Палатин дал знак к выходу.
— Узников, — приказал новый секретарь ратникам, — продержите часа два здесь в городе, дабы вас не заметили и тем самым не догадались о тайном появлении палатина.
Приход был похож на дом, объятый трауром, откуда только что вынесли дорогих усопших на кладбище.
Ян Поницен с женой успокаивали Эржику, Магдулу, Маришу и Барбору, вселяли в них бодрость, но в них самих накопилось столько боли и печали, что в конце концов они расплакались вместе с несчастными девушками.
