Вопрос вызвал общее возбуждение. За столом разом зашумели, каждый пытался прокричать что-то свое, так что Элизабет ничего разобрать и не смогла.
– Конечно, деньги, деньги, деньги, – выделился один, особенно настойчивый голос. Конечно же женский, конечно же Сэры, девушки напротив с голубыми, всегда смеющимися глазами. – Миром правят деньги, нами правят деньги, любовью правят деньги, деньгами правят деньги. Всем правят деньги. Абсолютно всем. Люди рождаются и умирают из-за денег.
– Это цинично, Сэра, – заметил другой голос, более спокойный, мужской.
– Люди рождаются и умирают из-за любви. Любовь правит миром. Только она одна, – раздался хрипловатый голос справа от Элизабет.
Он звучал негромко, не требуя внимания, но именно поэтому внимание и привлекал. Из него просто изливалось чувство, страсть, он шелестел, вторгаясь внутрь, сдвигая, переворачивая. Элизабет повернулась туда, вправо, откуда тек голос. Мягкое, чуть размытое лицо, на нем отпечатаны полные, сочные, ломкие губы. Они не успели остановиться, не успели остыть.
– Но любовь бессильна без денег. Ради денег начинаются войны, мужчины убивают друг друга, – переборол общий гул резкий голос девушки с голубыми глазами. – Деньги дают власть, а власть покупает любовь. Любую любовь можно купить за деньги. Любовь продажна и пошла. Деньги абсолютны.
– Если деньги нужны, чтобы купить любовь, значит, любовь сильнее. Значит, деньги – только средство для достижения цели. А цель – любовь. Цель всегда важнее средства, – проговорил один из парней, имя его Элизабет не запомнила.
– А тем, кто может завоевать любовь без денег, деньги и не нужны, – шевельнулись красные, отчетливо вырезанные губы на бледном, размытом пятне лица.
– А мне кажется, Сэра права, конечно, деньги сильнее. Посмотрите на историю человечества, – заступился за Сэру другой парень, сидящий рядом с ней. – Интриги, захваты территорий, убийства, войны, причина всегда одна – деньги и власть.
– А Троянская война? А Прекрасная Елена? – раздалось откуда-то сбоку со смехом.
– Хорошо, хорошо, – Сэра повысила голос. – Ты, как всегда, лицемеришь, Линн. Давай честно. Предположим, каждому из нас предоставлен выбор: либо очень много денег, либо очень большая любовь. Кто что выберет? – Сэра выдержала небольшую паузу и тут же заполнила ее сама: – Я лично беру деньги. – И засмеялась: – Рассел, слышишь, я беру деньги.
– Он же тебе их не предлагает! – выкрикнул Пол, и комната снова взорвалась смехом. А потом его перебил тихий, ползущий, обволакивающий голос с хрипотцой:
– Но в любви можно забыться. И так, в забытьи, прожить жизнь. А что может быть лучше сладкого туманного забытья? Уж точно не пошлая реальность денег. – И вдруг неожиданно: – А как ты думаешь, Элизабет?
Наверное, от внезапности или от прикосновения, так же как и голос, скользящего, плавного, медлительного, длинными тонкими пальцами проплывшего по запястью… Наверное, все же из-за прикосновения Элизабет замялась, сбилась, потеряла дыхание.
– Я не знаю, – ответила она тихо. – Я никогда не думала.
– Она никогда не любила! – закричал парень с противоположной стороны стола и громко засмеялся. – Ей и деньги еще не…
– Рассел, а ты что думаешь? – перебила его Сэра. – Хотя бы ты останови это лицемерие. Я его слышать не могу.
Все притихли, множество внимательных глаз в ожидании уставились на Рассела.
– Смотрите, как мы все разделились. От отчаянного цинизма до отчаянного идеализма, – проговорил он. – Я, наверное, тоже за идеализм. Как вы знаете, я достаточно обеспечен и могу вас заверить, что деньги не делают тебя счастливым. Они помогают решать технические проблемы, но счастливым не делают. – Он обвел глазами внимательно слушающих его ребят. – Может ли сделать счастливым любовь? Это уже другой, сложный вопрос. Могу только сказать, что вы все иногда делаете меня счастливым. Я бываю истинно счастлив, оттого что вы рядом.
Возбужденный гул сразу заполнил комнату, одна из девушек вскочила, подлетела к Расселу, поцеловала его. Прямо в губы, заметила Элизабет и удивилась – надо же, как у них здесь все запросто.
– В итоге я думаю так… – Рассел вытер губы, усадил девушку к себе на колени. Она была хорошенькая, эта девушка. Здесь все были хорошенькими, каждый по-своему. – Я думаю, что в глобальном, геополитическом смысле, когда речь идет о странах и народах, деньги все же важнее. Но если говорить об отдельных людях, об индивидуумах, из которых народы и состоят… то на личном уровне главенствует любовь.
– А я все равно выбираю деньги! – выкрикнула Сэра, но голос ее потонул в общем хоре.
– А раз так, то не предаться ли нам удовольствиям и безрассудству, – заключил Рассел и, обращаясь к тихой, внимательной мулатке, добавил: – Лора, как насчет травки, не побаловаться ли нам?
– Отчего же нет, – ответила Лора, улыбнулась и вышла из комнаты.
С этой минуты все смешалось в сознании Элизабет. Словно сознание порвано на части, на обрывки, как рвут на клочки старую бумагу, – оно то подхватывало кусочек здесь, потом еще один, но уже совсем в другом месте, в другом времени. Куски наплывали один на другой, сталкивались, наслаивались, разрушая очередность, все затмил бесконечный, безрассудный подъем, эйфория, готовность принять, разделить, стать частью.
Лица, голоса, смех, запахи, чьи-то руки, глаза; потом все изменилось, появились другие руки, похоже, мужские, снова глаза, – будто из фильма вырезали отдельные кадры и они чередовались, попеременно останавливаясь то на одном, то на другом. Вот появилось причудливое устройство – из горлышка идет дым, потом девичье лицо, возбужденное, раскрасневшееся, зрачки наполовину закатаны вверх. Вот губы Линн, совсем близко – изгибаются, шевелятся, слова запомнить невозможно, да и зачем? А потом все перебивает густой, едкий запах, сначала он заползает в нос, потом попадает внутрь, в горло, в легкие, он из запаха становится вкусом. Вот кашель вперемешку со смехом, с выступившими от резкой теплой волны слезами, снова губы Линн, – хочется услышать, что они шепчут, но это невозможно, – глаза Рассела, внимательные, сосредоточенные; хохот, наверное кто-то рассказал анекдот, ее собственный голос, перебивающий остальные голоса.
Потом очень хочется есть, просто жуткое чувство голода, а жевать тяжело. Оттого что очень смешно. Снова Рассел, он тоже улыбается. Почему-то заложило нос, приходится втягивать в себя, – как странно, откуда взялся этот мел, кто его растолок в пудру? Что они, в школе, что ли? Ой, как смешно… в школе… ой, она сейчас разорвется от смеха. «А если я сейчас чихну прямо на тебя, Пол? Ой, не могу. Сейчас зажму одну ноздрю. Чем заняться? Рассел смеется, все смеются. Свальным грехом? Это как? Прямо здесь, сейчас? А почему бы и нет? Сейчас только ноздрю зажму». Вот это она сказала смешно, просто безумно смешно, все валятся от смеха. Глаза, губы, смех, другие глаза, губы, череда все быстрее и быстрее, вернее, чехарда, карусель, ее уже невозможно остановить, так быстро она закрутилась, будто соскочила с барабана, и теперь нажимает на перепонки, на глазные яблоки, на все живые стенки, давя все сильнее и сильнее, до невозможности, до нетерпения, до…
