такой ситуации и создается роман. В результате был сотворен и явился совсем новый, другой Е.Л. Шифферс. С этой точки зрения данный текст не является описанием некоторой выдуманной ситуации, в которой нечто происходит с главным героем или героями, а автору важно рассказать нам про их поведение в этой специально сконструированной им ситуации. Данный текст является
текстом свидетельства событий, происходящих с автором. А происходило, главным образом, вот что: у него открывалось сознание, он обнаруживал для самого себя те новые возможности, которыми, вероятно, обладал к моменту вынужденного прекращения театральной деятельности, но не знал, что они у него есть. Этот новый способ действия и новый тип видения мира не мог быть произвольно создан самим E.Л. Новые качества, способности обнаруживались Шифферсом в ходе написания романа. Как рассказывает Л.М. Данилина, он садился за пишущую машинку болеющий, разрушенный и умирающий, — создавая текст романа, он восстанавливался и воскресал. И это происходило каждодневно. Следовательно, сам процесс создания романа выступал для E.Л. как непрерывно осуществляемая молитва, своеобразное литургическое действие. Этот творческий текст автора можно было бы назвать
текстом перехода по аналогии с известными в антропологии ритуалами перехода — rite de passage.
В каком же смысловом поле открывалось сознание E.Л. Шифферса и обнаруживались его новые способности действия и мысли? Это поле при чтении романа может быть совершенно четко опознано и по возможности взаиморазличенно описано.
Во-первых, в этом поле присутствует собственно «романическая» литературная часть — писатель Фома, окружающие его персонажи и созданные им произведения.
Во-вторых, в этом поле мы безошибочно обнаруживаем слои перехода романа в жизнь и жизни — в роман, либо литературно представленные как часть романа, либо зафиксированные документально как часть жизни.
В-третьих, очень четко в данном поле выделяется слой проблемно-постановочных философем, методологического анализа, определяющих предмет размышления автора.
В-четвертых, усматривается слой, определяющий и характеризующий самого E.Л. Шифферса, его семейную историю, его умонастроения в данный момент, его формы поведения, его эмоциональные и душевные реакции. В этом слое E.Л. блаженно-детски и бесстрашно-искренне обнаруживает, впускает всю свою жизнь, чтобы текст романа по возможности глубже зацепил и переработал всю его родовую историю.
И есть, наконец, пятый, шестой и седьмой слои смыслового поля, которые, собственно, и не позволяют считать написанный E.Л. роман только романом, только литературным текстом. Остановимся здесь, и я поясню свою мысль чуть более подробно. Если бы в смысловом поле текста, в его топиках[5] содержались и опознавались только первые четыре слоя, перед нами оказался бы все же некий философский постмодернистский роман. Хотя и в этом случае необходимо было бы отметить новаторство автора, предугадавшего этот жанр до его официального появления. Выделение нами четырех слоев, которые четко различаются и опознаются при чтении романа, может быть охарактеризовано как структуралистский способ анализа литературного текста. Но дело в том, что три последние слоя смыслового поля (пятый, шестой и седьмой) создают условия своеобразной катастрофы — необратимых изменений, происходящих с автором (и, слава Богу, с читателем, если он доверится автору и полюбит его); создают условия, которые могут резко изменить движение в первых четырех слоях. Каковы же эти последние три слоя?
В пятом E.Л. анализирует условия происхождения сознания, отличающие человека от животного. Этот слой представлен, прежде всего, в тексте, описывающем историю пухлоногого горного козла Эдипа, который преодолевает практику инцеста и убийство собственного отца.
В шестом слое E.Л. прослеживает возникновение сознания и самосознания Иисуса Христа от появления Его в утробе Девы Марии до проживания крестной смерти. Пятый слой по отношению к шестому задает диапазон всех типов и всех видов человеческого сознания: от границы, отделяющей человеческое сознание от кокона образно-сигнальной, чувственно-переживательной сферы животного, до Богочеловеческого сознания Иисуса Христа, ушедшего в смерть и воскресшего. Как мы уже писали выше, способность выделять все сознание, весь океан сознания на уровне конкретных способностей предполагает возможность слышать мириады голосов и улавливать движения душ, в том числе и ушедших людей. Открытию этого дара, безусловно, способствовала режиссерская деятельность E.Л. Но в ходе создания текста он оказался выявленным и с очевидностью предъявленным читателям.
Наконец, в седьмом, совершенно четко выделяемом в тексте романа, слое то ли автор, то ли сверхсознание автора прослеживает открытый, не предопределенный с точки зрения будущего Процесс-Троицу. В этом слое и совершается таинство преображения автора, забегающего в смерть и удерживающего реальность набухающей, пульсирующей волны жизни.
Именно поскольку мы сталкиваемся с тем, что в данном тексте присутствуют три последних слоя, постольку перед нами своеобразный роман-житие, который повествует о том, что происходит с автором, как изменяется и преобразуется сам автор. Причем E.Л. специально показывает и описывает, что при проделывании в отдельные моменты подобной трудной работы он сталкивается с особым сопротивлением или атакой, он чувствует странное давление на сердце, он не может поднять руки и взяться за письмо. То есть автор переживает все очевидные моменты невидимой брани-поединка, которая хорошо знакома по монашеским описаниям. И в этом поединке основная задача автора — устоять, не дрогнуть.
Для того чтобы окончательно подчеркнуть житийный и предельно реалистичный характер данного текста (а в нем, безусловно, присутствует слой житийного описания православного духовного воина Е.Л. Шифферса), имеет смысл сравнить его с известным, вызывающим восхищение очень у многих романом Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Конечно, это очень разные, почти несоотносимые друг с другом произведения. И если сопоставлять текстовую определенность описаний эпизодов жизни Иисуса Христа, то обнаруживается важнейшее различие. Михаил Булгаков создает отделенную от него историю событий, происходящих с Иешуа и Понтием Пилатом, выстраивая диалог характеров. Е.Л. Шифферс стремится выделить горизонт сознания, проимитировать его в своем сверхсознании (если использовать здесь этот термин Станиславского), в котором можно если не прикоснуться, то указать на недостижимую и неуловимую, ускользающую гладь сознания Иисуса Христа. «Схватить» ничего нельзя, то есть это, безусловно, апофатика (отрицательное богословие, подчеркивающее несопоставимость человеческого и Божественного сознаний, невыразимость в человеческих понятиях опыта жизни Святой Троицы), представленная в литературном тексте. Это апофатический метод, при помощи которого описаны опыты телесности: что происходит с телом, когда тело еще не родившегося малыша, перемещаясь в животе матери, «разговаривает» с окружающими; когда душа умирающего деда учит душу появляющегося на свет младенца, многое ей показывает и вступает с ней в диалог; когда Иисус чувствует в Себе способность брать на Себя болезни и лечить всех, но только не Себя. То, что способно делать тело, и то, что с ним происходит, в том числе и на основе психофизиологических возможностей видеть и чувствовать, создает отделенную от речевых высказываний, от цветистых и тонких
