Кризальд.
По-вашему, жена тем лучше, чем глупее?
Арнольф.
Да, и дурнушка мне и глупая милее, Чем та, что чересчур красива и умна.
Кризальд.
Но ум и красота…
Арнольф.
Была бы лишь честна!
Кризальд.
Но как вы можете, скажите, поручиться, Что дура честностью сумеет отличиться? Не говоря о том, что скуки не избыть — Бок о бок с дурою век целый проводить, Но я не разделю и ваше убежденье, Чтоб этим вы свой лоб спасли от украшенья. Порой и умница умеет обмануть, Но нужно, чтоб она избрала этот путь. А глупая жена изменит не желая, Без дальних хитростей, вины не сознавая.
Арнольф.
На этот довод ваш, хотя б я промолчал, Уже Пантагрюэль Панургу отвечал.[94] К союзу с умницей внушайте мне влеченье, До самой Троицы твердите поученья. Но изумитесь вы, увидя наконец, Что убедить меня не в силах и мудрец.
Кризальд.
Что ж, я молчу.
Арнольф.
Своя у каждого метода, И в этом, как во всем, мне безразлична мода. Довольно я богат, чтобы моя жена Мне одному была во всем подчинена, Чтобы ни в знатности породы, ни в именье Нельзя ей было дать пред мужем предпочтенье. Она и девочкой была других скромней, Я с детских лет ее дышу любовью к ней. Узнав, что с матерью им нечем пропитаться, Я воспитанием ее решил заняться; Крестьянка добрая словам моим вняла И снять обузу с плеч радехонька была. В одном монастыре, укромном и спокойном, Я воспитал ее, как полагал пристойным, Следил, намеренье преследуя свое, Чтоб в полной простоте растили мне ее, И, слава небесам, добился я успеха: В ее невинности мне лучшая утеха; Благодарю судьбу, что вижу наконец По вкусу моему супруги образец. Я взял ее к себе, но дом мой, как известно, Открыт для всякого, и от гостей в нем тесно; Я все опасности тотчас сообразил И в домике ее отдельном поселил, А чтобы простоты не исказить природной, Я окружил ее людьми натуры сходной. Вы скажете: «К чему вся эта речь твоя?» — Чтоб вы увидели, как осторожен я. Я дружбу верную вам доказать желаю: Вас с ней отужинать сегодня приглашаю; Хочу, чтоб вы, ее немного испытав, Решили, в выборе я прав или не прав.
Кризальд.
Охотно.
Арнольф.
Вынести легко вам впечатленье О свойствах этого невинного творенья.
Кризальд.
О, что до этого, я верю вам вполне! Вы столько…
Арнольф.
Многое еще известно мне. На простоту ее с восторгом я взираю, Зато и со смеху частенько помираю. Однажды (верьте мне, я очень вас прошу!) В надежде, что ее сомненья разрешу, Она, исполнена невиннейшего духа, Спросила: точно ли детей родят из уха?
Кризальд.
Я очень рад за вас, сеньер Арнольф…
Арнольф.
Опять! Иль именем другим не можете назвать?
Кризальд.
Ах, это с языка само собой сорвется! Ла Сушем вас назвать никак не удается. На черта вам сдалась, я не могу понять, Причуда — в сорок лет фамилию менять? Имение Ла Суш пошло от пня гнилого. Ужель украсит вас столь низменное слово?
Арнольф.
Предать имение известности я рад, Да и звучит Ла Суш приятней во сто крат.
Кризальд.
От имени отцов вы отреклись напрасно И взяли новое, пленясь мечтой неясной. Подобным зудом кто теперь не одержим? Задеть вас не хочу сравнением своим, Но мне припомнился крестьянин Пьер Верзила: Когда его судьба усадьбой наградила, Канавой грязною он окопал свой двор И называться стал де Л’Илем с этих пор.[95]
Арнольф.
Нельзя ли обойтись без этаких сравнений? А я зовусь Ла Суш без дальних рассуждений. Мне имя подошло, мне мил и самый звук, И кто меня зовет иначе — мне не друг.
Кризальд.
Но вряд ли большинство так просто подчинится. В письме по-старому к вам каждый обратится.
Арнольф.
Я не взыщу с того, кто не был извещен, Но вы…
Кризальд.
Пусть будет так: я вами убежден. Согласья доброго мы с вами не нарушим, Я приучу язык вас называть Ла Сушем.
Арнольф.
Прощайте! Я теперь хочу зайти в свой дом О возвращении уведомить своем.
Кризальд (про себя).
Рехнулся он совсем, теперь мне это ясно.
