— Твой барин в Корце: он болен.
— О, что вы говорите! И опасно болен?
— Да, был опасно болен, но теперь поправляется. Доктор говорит, что будет здоров.
— Я приехал к нему с известиями насчет княжны. Маленький рыцарь меланхолически начал кивать головой.
— Напрасно торопился… Скшетуский уже знает о смерти, и мы оплакиваем ее кончину…
Жендян широко раскрыл глаза.
— Что я слышу? Девица умерла?
— Не умерла, а убита разбойниками в Киеве.
— В каком Киеве, что вы говорите?
— В каком Киеве! Разве ты не знаешь Киева?
— Да вы, господа, шутите надо мной! Что ей там делать, в Киеве, когда она скрыта в яре под Валадинкой, недалеко от Рашкова, а колдунья получила приказ не отлучаться от нее ни на минуту до приезда Богуна. О Боже, придется сойти с ума, что ли?
— Какая колдунья? О чем ты говоришь?
— Да Горпина, я хорошо знаю эту дубину.
Заглоба вдруг встал со скамейки и начал махать руками, как утопленник, упавший в глубину моря и ищущий опоры, спасаясь от гибели.
— Ради Бога, молчите! — крикнул он Володыевскому. — Позвольте мне расспросить его.
Присутствующие задрожали — так побледнел Заглоба; на лысине его выступил пот, он подскочил через скамью к Жендяну и, схватив его за плечо, спросил хриплым голосом:
— Кто тебе сказал, что она скрыта под Рашковом?
— Кто сказал? Богун!
— Что ты с ума сошел? крикнул Заглоба, тряся слугу, точно грушу. — Какой Богун?
— О Боже? — воскликнул Жендян. Зачем вы меня так трясете? Оставьте меня и дайте прийти в себя, а то я совсем поглупел. Вы все спутаете в моей голове. Какой Богун?.. Вы же его тоже знаете!
— Говори, или я тебя пырну ножом! — вскричал Заглоба. — Где ты видел Богуна?
— Во Влодаве! Да чего вы хотите от меня, господа? — вскричал перепуганный юноша. — Разве я разбойник…
Заглоба потерял сознание, не мог дышать и упал на скамейку, тяжело вздыхая; Володыевский подошел к нему на помощь.
— Когда ты видел Богуна? — спросил Володыевский Жендяна.
— Три недели тому назад
— Так он жив?
— Отчего же ему не жить; он сам мне рассказывал, как вы изрубили его, но он поправился…
— И он тебе говорил, что княжна под Рашковом?
— Кто же другой, он сам мне это сказал
— Слушай, Жендян, здесь дело идет о жизни твоего господина и княжны! Тебе сказал сам Богун, что она не была в Киеве?
— Ах, Боже мой, как же она могла быть в Киеве, когда он спрятал ее под Рашковом и приказал Горпине не отступать от княжны, а теперь дал мне свою пропускную грамоту и перстень, чтобы я ехал к ней, потому что раны его опять вскрылись и он должен лежать неизвестно сколько времени.
Продолжение рассказа Жендяна прервал Заглоба, который снова вскочил со скамейки и, схватившись за остаток волос на своей голове обеими руками, начал кричать как бешеный:
— Моя дочь жива! Боже мой, она жива! Значит, ее не задушили в Киеве! Она жива, милая моя!
И старик топтал ногами, смеялся, плакал; наконец, схватил Жендяна за голову, прижал его к своей груди и начал так целовать, что юноша едва не лишился чувств.
— Оставьте мена пожалуйста… вы так задушите меня. Конечно, она жива. Даст Бог, поедем вместе за ней… пустите меня
— Пустите его, пусть он все расскажет, а то мы ничего не поняли, — сказал Володыевский.
— Говори, говори! — кричал Заглоба.
— Расскажи нам, братец, с начала, — сказал Лонгин, на глазах которого виднелись слезы.
— Позвольте, господа, я вздохну, — сказал Жендян — и запру окно, а то соловьи так дерутся в кустах, что не дадут собраться с мыслями.
— Меду! — крикнул слуге Володыевский.
Жендян запер окно, по обыкновению медленно, потом обратился к присутствующим и сказал:
— Господа, позвольте мне присесть, а то я устал.
— Садись, садись, — сказал Володыевский, наливая ему меду, принесенного слугой. — пей с нами, ты заслужил этого твоей новостью, говори только скорее.
— Хороший мед — сказал юноша, поднимая стакан к свету.
— А, чтоб тебя убили! — прогремел Заглоба. — Будешь ты говорить?
— А вы сейчас и сердитесь. Конечно, буду говорить, если-хотите; ваше дело приказывать, а мое, как слуги, слушать. Уж я вижу, что придется мне рассказать вам все с самого начала.
— Говори с начала!
— Господа, вы помните, когда пришло известие о взятии Бара, нам уже казалось, что барышня погибла? Я тогда вернулся в Жендяны, к родителям и к дедушке, которому уже теперь девяносто лет… да, верно, девяносто… нет, девяносто один.
— Пусть ему будет хоть девятьсот!.. — воскликнул Заглоба.
— Да продлит ему Господь его лета! Благодарю вас за доброе слово, — ответил Жендян. — Так я тогда вернулся домой чтобы отдать родителям то, что с Божьей помощью мне удалось собрать между разбойниками; да вы уже знаете, что я в прошлом году был окружен казаками в Чигирине; они считали меня своим, потому что я ухаживал за раненым Богуном и завел с ним большую дружбу, а между тем я понемногу покупал у них то серебро, то драгоценности…
— Знаем, знаем! — сказал Володыевский.
— Ну вот, я и приехал к родителям, которые мне были рады и не верили своим глазам, когда я им показал все, что собрал… Я должен был поклясться дедушке, что все это было приобретено мною честным путем. Вот они тогда обрадовались, а нужно вам сказать, что они судятся с Яворскими за грушу, которая стоит на меже; груша эта стоит на их земле, а ветви на нашей; поэтому, когда Яворские трясут грушу на своей половине — груши падают на нашу землю, а они говорят, что груши принадлежат им, а мы…
— Ты, холоп, не выводи меня из терпения, — крикнул Заглоба, — и не говори того, что не касается дела!
— Во-первых, позвольте вам сказать, что я не холоп, а шляхтич хотя и бедный, но коронный, что подтвердят поручик Володыевский и Подбипента, как хорошие знакомые Скшетуского, а во-вторых, этот процесс продолжается уже пятьдесят лет.
Заглоба стиснул зубы и дал себе слово не перебивать его больше.
— Хорошо, милый мой, — сладко сказал Подбипента, — но ты нам говори о Богуне, а не о грушах
— О Богуне! Пусть будет о Богуне! Итак, Богун думает, что нет вернейшего и преданнейшего ему друга и слуги, как я, хотя он в Чигирине ранил меня; я присматривал за ним во время болезни, перевязывал раны, когда-Курцевичи его ранили. Я его еще надул тогда, сказав, что не хочу служить панам, а предпочитаю казацкую жизнь, потому что она прибыльнее, а он поверил. Ну как ему было не поверить мне, когда я возвратил ему здоровье?! За это он меня очень полюбил и щедро наградил, не зная о том, что я дал себе клятву отомстить ему за эту чигиринскую обиду, и если я не убил его тогда, так это только потому, что не пристало шляхтичу убивать больного неприятеля в постели ножом под мышку, как свинью.
— Хорошо, мы это тоже знаем, — сказал Володыевский, — но где и как ты теперь отыскал его?
— А это, видите ли, было так: когда мы прижали Яворских (они, наверное, пойдут с сумой, иначе и быть не может!), то я подумал, теперь мне пора поискать Богуна и отомстить ему за мою обиду. Я доверил свою тайну родителям и дедушке; а он (у него богатая фантазия) сказал: "Если ты поклялся отомстить, то ступай с Богом, иначе будешь дураком". Ну, я и пошел с мыслью, что если найду Богуна, то и о княжне, если она жива, быть может, кое-что узнаю, а лотом, когда застрелю его и приеду к моему господину с новостями, то не останусь без вознаграждения!
— Конечно, не останешься без награды! И мы тебя вознаградим за это, — сказал Володыевский.
— А от меня, братец, ты получишь лошадь с полным убором, — прибавил Лонгин.
— Покорно благодарю, — сказал обрадованный юноша, — за добрые вести; лошадь с седлом и мундштуком — прекрасная награда, а я если получу подарок, то не пропью…
— Черт меня побери, — проворчал Заглоба.
— Итак, выехав из дому… — подсказал Володыевекмй.
— Выехав из дому, — продолжал Жендян, — я думал, куда ехать? В Збараж — потому что оттуда и до Богуна недалеко и скорей я узнаю о моем господине; ну, я и поехал на Белую и Влодаву; во Влодаве лошади мои устали, и я остановился покормить их. А там была ярмарка, и все постоялые дворы были заняты шляхтой; я обратился к мещанам — и там шляхта! А только один жид сказал мне: "У меня была пустая изба, но и ту занял какой-то раненный шляхтич". Тем лучше, говорю, я умею ходить за больными, а ваш цирюльник, как водится во время ярмарки, вероятно, всюду не может успеть. Говорил еще жид что этот шляхтич сам себя лечит и не хочет никого видеть, а потом пошел спросить. Видно, больному было хуже, потому что он велел впустить меня. Я вошел и смотрю, кто лежит в постели? Оказалось, что это Богун. Я перекрестился. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Я испугался, а он меня сразу узнал, обрадовался — ведь он считает меня своим приятелем, — и сказал: "Тебя Бог послал ко мне! Теперь я не умру". А я говорю: "Что вы здесь делаете?" На это он палец приложил к губам и потом только рассказал мне свои приключения, как его Хмельницкий поспал из-под Замостья к королю, тогда еще королевичу, и как поручик Володыевский ранил его в Линкове.
