на вас Великий Гончар свой ласковый взгляд, — сказал человек за дверью. Видно, договорились, и теперь он уходил.
— Пойду и я, — сказал страж чуть погодя. — Если не вернусь к часу, как разгорится ночная лампа, сам дай знать караванщику, понял? Завтра они идут к берегу Соли. Не хочу кормить его до другого каравана, пусть сразу и берут… Что? Молодой, да крепкий. Проси ту же цену, что и за прошлых. Упрутся, так и быть, уступи серебро, одну… Будет хороший работник.
— Эй, вы! — закричал Поно и ударил по двери. — Что задумали?
С той стороны ударили тоже.
— А ну, умолкни! Или тебе больше понравится, если за воровство отнимут руку?
— Сами воры! — воскликнул Поно. — Сами вы воры, злодеи, лжецы! Я не крал! Я всем расскажу, кто только услышит, каков закон в Марадже!..
По ту сторону двери рассмеялись.
— С берега Соли не возвращаются, а там никому нет дела, каковы законы в Марадже. Когда Великий Гончар встанет, чтобы убрать ночную лампу, ты уже будешь идти с караваном, без языка, как другие до тебя. Ну, покричи напоследок, пока можешь! Здесь нет тех, кого тронут эти крики.
Поно, кривя губы, прижался к стене. Не хватало ещё заплакать… Ведь чуял же, чуял: те двое — дурные люди! Ведь мог поберечься, мог не ходить один, мог не брать с собою столько… Да они, видно, следили, у кого сумка. Оставил бы Фаруху, досталось бы тому…
Поно всё-таки шмыгнул носом, но тут же и взялся обшаривать пол. Хоть что-то найти — палку, камень. Всё лучше, чем с пустыми руками.
Он водил ладонями и добрался уже до стены напротив, но ничего не нашёл. Тут что-то заскребло опять, послышался негромкий удар, ещё и ещё, и в глине засветилась дырочка. Но свет почти сразу и померк.
— Слышишь? — раздался шёпот Фаруха. — Ответь!
Поно вскочил на ноги.
— Слышу! — радостно зашептал он в ответ. — Как ты меня нашёл?
— Проследил… Здесь окно, оно замазано землёй и глиной. Я расчищу, но будет шум. Подожди.
Он исчез. Поно приник к дыре, но Фарух ушёл совсем. Виднелась только глухая стена дома напротив да край выцветшей серой крыши. Поно взялся скрести глину ногтями, ударил кулаком, но толку не вышло.
— Что такое? — пробормотал человек за дверью, и там что-то загремело, послышались быстрые шаги.
— Отойди! — прошептал вернувшийся Фарух.
Он бил чем-то твёрдым — должно быть, приложив палку, стучал по ней камнем, — а Поно ждал, отступив на шаг, ждал с колотящимся сердцем и досадовал, что наместник так слаб, что ему, наверное, не достанет силы…
Кусок глины упал на пол, разбившись. Открылась часть окна с толстым деревянным прутом поперёк. Теперь уж и Поно взялся за дело, дёргая и раскачивая прут.
Что-то трещало рядом, и пахло дымом. Фарух тянул прут, упираясь в стену ногой, потом толкал — и уже Поно тянул его к себе. Щель с одной стороны была узка, и оба обдирали пальцы.
Скоро глиняная стена не выдержала, начала осыпаться, прут выскочил, и места хватило, чтобы пролезть. Поно кое-как протиснул плечи — окно высоко, неудобно! — и Фарух помог, вытащил его, только не удержал, и Поно упал на землю, выставив руки, но тут же и поднялся торопливо.
Он оглянулся. По крыше, потрескивая, бродил огонь, и с той стороны улицы кто-то кричал:
— Воды! Воды!
Двое встретились взглядами и, не говоря лишних слов, бросились прочь.
Поно хромал — ободрал ноги, пока лез, и ушиб колени, но боль казалась малой платой за свободу.
— Ты что, дом поджёг? — выдохнул он, морщась — болели и рёбра, — и опять обернулся поглядеть на чёрный дым над грязным переулком.
— Только ковёр, — ответил Фарух, тоже оглянувшись. — Должно быть, огонь перебросился. Я научился его разжигать, а ты не верил, что научусь!
Они остановились на мгновение, чтобы понять, какой выбрать путь.
— Туда!
— Нет, туда!
— Тот, кто меня схватил… Не наткнуться бы… Недавно ушёл… Там большая улица, люди — туда!
Прикрывая лица накидками, они шли быстрым шагом. Прижались к стене, пропуская телегу — видно, ехала с рынка, пустая, и погонщик не спешил.
— Так как ты нашёл меня? — спросил Поно опять. — Я уж думал… Они торгуют людьми, отправляют на берег Соли. Язык бы отрезали, чтобы молчал… Я уж думал, всё!
И он рассмеялся, оглядевшись.
Его радовала и шершавая стена под рукой, и эта улица с высокими домами, с растянутыми над головой выцветшими полотнами. Радовало серое небо в просветах, и запах быка, и задумчивое квохтанье кур, и их заполошные крики, когда в последний миг они решали перебежать дорогу перед телегой. Его не гневил нерадивый погонщик, что будто не заметил их двоих — и так уже отошли, прилепились к дому, а он ещё вильнул и едва не задел колесом, — но больше всего Поно был рад Фаруху.
— Язык бы отрезали? — переспросил тот. — Нужно было мне прийти позже… Так слушай: едва ты ушёл, ко мне пристал один из тех, кого мы встретили утром. Я привязал быка — за одно это тебя нужно выпороть! Ты оставил меня с быком. Он не слушал меня, и я едва с него слез — хорошо, люди помогли… Идём, что ты встал!
— Про язык я тебе припомню, — прищурившись, сказал Поно. — С быками управляются и малые дети. Я позабыл, что ты такой бесталанный…
— И где бы ты был без меня?
Они шли, подталкивая друг друга локтями, но каждый улыбался.
— Зверя-то хоть не потерял? — спросил Поно, глядя на тощую сумку на боку наместника. — Хорошо запер дверь? Если пакари сбежит, нам уже никак не выдать тебя за музыканта!
И поморщился, припомнив, что сам остался без гадальных костей.
— Вот о чём я первым делом хотел сказать, если бы ты не помешал, — ответил Фарух, посерьёзнев, и Поно тоже бросил улыбаться. — Но я начну сначала… Тот человек подошёл ко мне и завёл пустой разговор: где я бывал да что видел. Я почуял неладное. Привязав быка, я хотел идти на рынок, но тот человек не отпускал, всё хватал за руки, заступал дорогу. Никто не смеет касаться меня, кроме нескольких работников! Он разгневал меня, я ударил его — ты помнишь, каков он? Как гора! Я ударил, а уже после подумал, что он может ударить в ответ — но он закричал на весь двор: «Музыкант, музыкант нам споёт!» Все обернулись, подошли — что делать? И тут…
Фарух перевёл дыхание, качая головой, и лицо его стало задумчивым и удивлённым, как будто он вспомнил
