вмешаться, — и только бросали издалека слова:
— Что вы делаете? Разве можно трогать музыканта!
— Стражу, стражу позовите! Кто-нибудь, кликните стражу!
— Мы же видим всё, городскому главе расскажем! Великого Гончара не боитесь? Если обидите певца, Великий Гончар не простит!
Музыкант что-то сказал на чужом языке — они притихли совсем. Человек с ножом ответил так же непонятно и недобро. Тогда музыкант обратился к здоровяку:
— Ты ни при чём. Тебе заплатили, но я с тобой не враждовал. Отойди.
Тот лишь хохотнул, поднимая кулаки, и сделал ещё шаг.
Музыканта теснили к стене, где ставили телеги, хотели загнать его под арку, в глухой угол. А он всё отходил медленно и пытался уйти в сторону, но ему не давали.
— Я велю вам, оставьте музыканта в покое! — с гневом воскликнул Фарух. — Где стража, почему ещё никто не позвал?
Кто-то из людей обернулся, поглядел, но никто не двинулся с места.
Порывшись в тощей сумке, наместник вынул нож — едва не выронил, выставил перед собой, и Поно, поглядев, его отнял.
— Эй, вы! — хрипло из-за вмиг пересохшего горла сказал он и шагнул вперёд. — Мне доводилось убивать. А ну, не троньте его!
Он сделал ещё шаг. Земля под ногами как будто стала непрочной, и твёрдость в руке исчезла. Поно обхватил задрожавшие пальцы другой рукой, и так, удерживая нож перед собой, сделал третий шаг.
— Не подходи! — крикнул ему музыкант.
И тут же — то ли музыкант шагнул вперёд, то ли здоровяк на него бросился — они сцепились, обхватили друг друга, рука с ножом ушла от грубой хватки, — и, сделав оборот, разошлись, поменявшись местами. Музыкант выскользнул, как рыба из рук рыбака, и, будто танцуя, отступил на середину двора. А здоровяк стоял к стене спиной, оскалившись и сжав кулаки, и на одеждах его с левой стороны, под рёбрами, быстро росло тёмное пятно. Он, должно быть, и не почуял боли, бросился вперёд, только музыкант увернулся и взбежал по лестнице на галерею.
А человек с ножом обернулся, и в его бесцветных глазах Поно увидел смерть.
Ни слов, ни угроз. Было ясно и так: Поно знал лишнее, а теперь ещё вмешался не в своё дело. Поно и не успел придумать, как поступить — только смотрел, раскрыв глаза и рот, как чужак делает в его сторону быстрый шаг, другой — а на третьем вздыхает и оборачивается, и в спине у него рукоять ножа.
Здоровяк стоял на галерее, облокотясь на перила. Поднялся, а там силы оставили его вместе с вытекшей кровью. Теперь он нащупал рану, зажал ладонью и ещё пытался идти.
В шаге от него музыкант смотрел вниз. В следующий миг он перелетел через перила, упёрся ногами в стену, замер — так замирает жук, легко удерживая своё невесомое тело — и спрыгнул во двор.
Чужак стоял, глядя на него. Заведя руку за спину, нащупывал рукоять, пытался выдернуть, но оставил это. Свой нож он ещё держал в руке и, стиснув зубы, пошёл музыканту навстречу. Он что-то пробормотал, и музыкант ответил решительно и твёрдо — чужой язык, ни слова не понять.
Нож рассёк воздух — музыкант уклонился. Ещё выпад — пригнувшись, скользнул под ножом и толкнул противника, сбивая с ног. Сжимая нож, тот упал на землю, ладонями в пыль. Раньше, чем он успел встать, музыкант упёрся ему в спину коленом, с усилием выдернул свой нож и, взяв чужака за волосы, перерезал ему горло.
Он поднялся, больше не глядя, как тот скребёт землю, хрипя и кашляя, обернулся к Поно и сказал, протягивая руку:
— У тебя мой нож. Отдай.
С трудом отведя взгляд от тёмной лужи, что быстро росла под телом чужака, Поно не стал спорить, но, отдав, припомнил, что хотел сказать.
— Ты… Нуру пошла тебя спасать, из-за тебя она в беде, а ты!..
— Меня поздно спасать, — без улыбки сказал ему музыкант и позвал: — Мшума!
Пакари, что прятался неизвестно где, с тонким визгом бросился к нему.
— Она в беде, — повторил Поно. — Я даже не знаю, где её искать! Где?
Но музыкант лишь покачал головой и отступил на шаг, ещё и ещё. Оглядевшись, поднял сумку, обронённую чужаком, свистнул протяжно и громко и подхватил пакари.
— Где её искать? — спросил Поно опять. — Где?
Он наступал, а музыкант всё отходил к воротам. Послышалась тяжёлая поступь, и чёрный бык показался, мотнул головой. Музыкант забрался ему на спину.
— Не смей уезжать! — закричал Поно. — Не смей! Ты знаешь, где она? Хоть скажи!
— Я не знаю. У меня свой путь, и сойти с него я не могу. И так задержался. Прости, — ответил музыкант и стегнул быка.
Во дворе поднялся шум: люди осмелели и теперь кричали что-то. Поно не стал слушать. Он бежал за чёрным быком, сколько хватило сил, а потом остановился и только зло глядел, упёршись ладонями в колени.
— Поедем, — раздался голос Фаруха.
Он взял быка и теперь ждал, пока Поно отдышится. Пятнистый бык косил глазом и тоже дышал тяжело, всхрапывая, раздувая ноздри. Отводя тяжёлую голову, всё натягивал верёвку.
— Куда нам ехать? — с отчаянием спросил Поно. — Куда? Он всё отнял: и зверя, и кости, и последний нож — всё! И сумку с бусами. У нас остался только бык, и ничего кроме! И больше мы не сможем прятать твоё лицо за краской, ведь так делают только музыканты, а какой из тебя музыкант без пакари! А если тебя кто узнает? Пока нам везло, но многие знают тебя в лицо!
— Знают, но кто поверит, что видит наместника — в этом сером наряде, без советников, без прислужников, без стражи? Я опасаюсь лишь тех, кто заодно с Бахари, тех, кто может меня искать по его указке. Я придумал, что делать: поедем стороной, вдоль гор. Твоя сестра говорила, помнишь — на Ломаный берег, к женщинам кочевников. Выбора нет.
— Но тогда мы не успеем спасти Нуру! Думаешь, они сохранят ей жизнь? Мы не успеем…
— Мне жаль, — сказал ему Фарух, протягивая руку, как равному. — Крепись. Мы придумаем, как отплатить им всем. Садись же, едем!
Дорога лежала под копытами, как раздавленная змея, плоская, с поблёскивающими кое-где чешуйками непросохших луж, а небо провисало всё ниже и делалось всё чернее.
Говорили, однажды жил Хару-храбрец: он дождался поры дождей и забрался на небо по комьям глины, хотел о чём-то просить Великого Гончара. О чём? Люди говорят разное. Одни говорят, он был неудачником и хотел другую судьбу. Должно быть, врут: неудачнику не добраться до
