поместье старым, испытанным путем, а уж оттуда рукой подать до скалы.
Давешняя встреча с синьорой Понте и ее розовые кусты всю ночь не давали ему покоя. Полосатая веревка в розарии, закрепленная на стержнях рыбацкими узлами. Он сам вязал такие узлы сотни раз, когда ходил юнгой на круизной яхте. Боцман был помешан на морской романтике и каждый день перед завтраком собирал новичков на палубе и заставлял вязать узлы и разбирать сигнальные флаги: держитесь от меня подальше: я несу трал, мне нужен лоцман, иду на пределе возможности.
Проснувшись от яркого солнца, светившего прямо в глаза, и выпив первую чашку кофе, он понял, что неотступно думает о проклятых узлах. И не просто думает, а хочет немедленно их увидеть. Это были узлы на полосатой канатной лестнице, которая вела когда-то с обрыва на дикий пляж. Спускаться по ней нужно было осторожно, стараясь миновать острые скальные выступы и ветки желтого барбариса, норовящие выколоть тебе глаза.
Самый поганый узел — это рифовый, говорил боцман-голландец, ловко двигая пальцами, с виду он крепкий и вяжется легко, но ползет на мокрой веревке, как змеиная шкура, да и на сухой может запросто развязаться, если не сделать контрольного узла. Для серьезного дела им пользоваться нельзя, разве что шнурки завязать!
У входа в оливковую рощу новый хозяин поставил табличку на палке: частное владение. Тропинка кончалась у северной стены поместья, в стене было что-то вроде калитки, замочная скважина в ней была размером с кулак и формой напоминала грушу. Ключ от этой скважины должен был весить не меньше плотницкого топора.
Маркус подергал железную ручку без особой надежды, так и есть, заперто. Оставалось собачье отверстие в стене, метрах в сорока севернее, оно было такое низкое, что пробраться можно было только ползком. Калитка крепко заплелась виноградной лозой и вьюном, но несколько растительных нитей были оборваны и пересохли, а на щебенке виднелись ясные маленькие следы. Кто-то заходил сюда совсем недавно, и у этого человека был ключ.
Делать нечего, он встал на четвереньки и, низко опустив голову, прополз на территорию «Бриатико». Трава еще не высохла после дождя, так что, когда он разогнулся, локти и колени у него были мокрыми. Лицо сердитого боцмана всплыло у него перед глазами — а вот имя он вспомнить не смог. Зато помнил, как его звали в рассказе: герр Хонденлул, что в переводе с голландского означает хер собачий.
Писателю живется несладко, думал Маркус, минуя флигель, на двери которого висел амбарный замок, зато он владеет инструментом, ловко и безотказно уничтожающим воспоминания. Люди до самой смерти носят в себе обиду, думал он, приближаясь к конюшням, а тебе повезло, у тебя есть царская водка, бальзам забвения, в котором растворяется все, что тебе мешает, стоит лишь облечь это в слова и сделать для всех узнаваемым.
Я поступил так с Паолой, заставив давнюю обиду поблекнуть, поступлю так и с Петрой, заключив ее в камышовую, мягкую клетку текста, из которой удрать еще никому не удавалось.
* * *
Он продвигался не спеша, раздвигая руками разросшиеся кусты, поглядывая на стену гостиницы, мелькавшую вдали за стволами деревьев. Белые жалюзи на окнах были опущены, белые двери заперты, единственным темным пятном было парадное крыльцо, облицованное португальскими азулежу. Казалось, фасад крепко зажмурился и зевнул, показывая синюю прохладную глотку.
Пробравшись в западную часть парка, он вышел к обрыву и сразу замерз. Он уже забыл, что здесь всегда ветрено, как в открытом море, хотя стоит отойти на десять шагов в сторону парка — и крепкий ветер становится бризом.
Маркус встал на самом краю и посмотрел вниз: пляж был окружен булыжниками, похожими на спящих зверей, скала заросла чертополохом до самого верха, и железные стержни лестницы скрылись в колючих зарослях.
Человек, который устроил на обрыве западню, доверился случаю. Стоило перевязать петли на креплениях лестницы, поменять их на скользящие, и тот, кто привык по ней спускаться, не удержится, полетит на камни вместе с веревками. Если, конечно, узлы развяжутся. И если он не успеет зацепиться по дороге за какой-нибудь мелкий кустарник. Ли Сопра не успел.
Или все было не так? Маркус посмотрел на небо и поморщился. Природа вдруг словно выцвела — жухлые краски зелени и свинцовый отблеск на воде напоминали о тех минутах перед грозой, когда в воздухе собирается и гудит вязкое опасное электричество. Ему показалось, что на севере за холмами снова прогремел гром, стало трудно дышать, он присел на плоский кусок гранита и огляделся.
Раньше канатная лестница была привязана к двум стержням, глубоко вбитым в землю, узлы там были основательные, фламандская петля. И где же она? Справа от кипарисов или слева? Маркус вытащил кухонный нож из кармана куртки, обмотал руку шарфом и принялся срезать ветки, представляя себя индейцем с мачете, прорубающим путь во вторичных джунглях.
Ему казалось, что стержни торчали из земли на самом краю обрыва, но они обнаружились в полутора метрах от края: ржавые, но все еще державшие обрывки лестницы. К тому же их было не два, а три. Маркус добрался до крайнего штыря, подкопав вокруг плотно слежавшуюся глину и окончательно испортив хозяйкин нож. На стержне, сохранившем следы зеленой краски, канат был намотан в три ряда, он служил чем-то вроде страховочного фала, и Маркус понемногу вытянул его весь, обнаружив на конце разлохмаченный ошметок, полный мелких красных жучков.
Два других стержня держали лестницу, от которой почти ничего не осталось. Тот, кто пришел сюда, чтобы ее испортить, даже не пытался этого скрыть: разница между пеньковым тросом и нейлоновым сразу бросалась в глаза. Похоже, времени у человека было немного. Однако западня сработала, веревочная лестница упала в воду вместе с капитаном, и ее унесло течением. Концы в воду, questioni in sospeso.
Каждый день капитан плескался на мелководье, и тот, кто задумал его убить, должен был об этом знать. С клошарова катера, например, отлично видно дикий пляж. В тот день, когда они пили на лодке вино, Маркус заметил бинокль, подвешенный за шнурок на релинге: военный, с имперским орлом и свастикой. Наверняка такой же вид открывается с каменного мола, выходящего в лагуну.
