в истории благодаря фильму, но даже самые популярные фильмы забудутся. И вряд ли через пятьсот лет кто-то будет слушать написанное неким Юрой Коневым.
Володя открыл было рот, чтобы возразить, но Юра снисходительно улыбнулся и покачал головой.
— Йонас не понимал главного: для меня это «сочинительство» — попытка сохранить то, что обречено на умирание. Я люблю музыку за хрупкость. Но Йонас прав и в другом: то, что делает он, идёт на пользу всем и даже спасает жизни. Но меня тогда так ранили его слова, что я закатил настоящую истерику — мы ужасно поссорились. Он собрал вещи, ушёл и перестал отвечать на звонки. Где-то через неделю я не выдержал и бросился его искать. В комьюнити-центре его не оказалось, я собирался поехать на Моцштрассе и обойти каждый клуб, но догадался сначала зайти в нашу старую квартиру. У меня, конечно, остался свой комплект ключей, и я даже и не подумал позвонить в дверь — сам открыл. Зря не позвонил, не увидел бы, как он…
Юра резко замолк и отвернулся, будто пытаясь скрыть свои эмоции. Вдохнул, выдохнул, снова посмотрел на Володю и ровно продолжил:
— Он не слышал, как я вошёл, и продолжал прыгать на каком-то парне. Я глазам своим не поверил, стоял в дверях, как идиот, приглядывался, мол, не может быть, что это Йонас. Но это был он, не пьяный, не под наркотой, а настоящий он!
Юра снова замолчал и отвернулся. А потом и вовсе откинулся на подголовник и прикрыл лицо рукой. Тяжело вздохнул.
— Не знаю, что творилось у меня в голове, не помню, но я не сказал ни слова, просто выбежал оттуда, и ноги сами принесли меня на Моцштрассе. — Говоря это, Юра не отнимал ладони от лица, избегая смотреть на Володю. Голос его звучал глухо. — Я напился вдрызг и в каком-то клубе, не помню уже в каком, столкнулся с одним парнем из прайда, который давно пытался меня склеить. Не спрашивай, зачем я это сделал, я не знаю! Он давно хотел, а я сам ему предложил: ведь я теперь человек свободный, ничто меня не останавливает. О боже…
— Угу. И он, конечно же, согласился, — скривившись, протянул Володя.
— Да.
Володя понимал, что не имеет права осуждать Юру, но и промолчать не смог. С издёвкой спросил, заранее зная ответ:
— И это решило проблему? Тебе полегчало?
— Нет конечно.
Юра опустил ноги на пол и сел в кресле, уронив голову на грудь. Глядя на его ссутуленную спину, Володя не мог злиться на Юру. А на Йонаса — мог.
— Я теперь очень жалею, — процедил он, — что не набил этому уроду морду. А ты молодец, ты правильно сделал, что порвал с ним.
— Я с ним не порвал, — прошептал Юра. — Я его простил. Я любил его, понимаешь?
«Любил его», — мысленно повторил Володя. Впрочем, и без этих слов ему стало ясно: Юра действительно любил Йонаса, по-настоящему и искренне.
Но страшно, действительно страшно Володе стало от другого: главный человек в жизни Юры не он, а Йонас! И на самом деле Володя — всего лишь проходящая первая влюблённость, какая бывает у всех и всеми забывается.
Это у Володи после Юрки не было ничего, после Юрки ничего не осталось. Чувства к нему на многие годы выжгли в Володе способность любить. Была нежность к Свете, стыд и страх за неё. Была похоть к Игорю, надежда и обида. Но любви не было. Володя за всю свою жизнь не испытывал её ни к кому, кроме Юры. А Юра любил. По-настоящему, сильно, самозабвенно, жертвенно, именно так, как когда-то Володя — его.
И в то же время он понимал, что в самом факте Юриной любви к другому не было ничего предосудительного, неправильного или несправедливого. Просто у Юры хватило смелости вновь испытать столь сильные чувства. Так разве он в чём-то виноват? Конечно нет, но Володю убивало, травило и выворачивало наизнанку то, что Йонас для Юры значил так же много, как Володя в юности.
Если светлый хрустальный образ Юрки начал покрываться трещинами ещё в Берлине, то во время этого разговора он стал рассыпаться на куски, что, падая на пол, с мелодичным звоном разбивались и исчезали навсегда. Но если того Юры, чей образ бережно хранил в памяти Володя, больше не существовало, то кто тогда сидел перед ним? Кто-то чужой? Вряд ли. Незнакомый? Нет. И что этот «кто-то» значил для него?
Значил он многое. Ведь от взгляда его карих глаз сердце билось быстрее, а от голоса в груди теплело. Володю тянуло коснуться Юры, а его собственный голос звучал так нежно, когда он называл его по имени. Ю-ра. Музыка этого имени — шепчи его или кричи, — одинаково волшебна.
— Тогда почему вы расстались? — спросил Володя пустым, безжизненным голосом.
— Мы расстались без причин. Просто однажды у меня с глаз будто спала пелена. Я перегорел, как лампочка. Всё как-то само собой произошло. Я просто проснулся и понял, что не хочу больше его видеть, что всё ушло: и любовь, и влечение, и вообще какие-либо чувства и эмоции.
— Но Йонас сказал, что ты возвращался к нему.
— Было жалко и времени, что отдал ему, и чувств, что когда-то испытывал. Я возвращался, да. Чтобы на следующий день уйти. Но всему есть предел, и однажды я ушёл насовсем.
— Ясно, — сказал Володя.
Трек про Германию, что крутился на повторе, стал раздражать. Будто уловив смену Володиного настроения, Юра подошёл к музыкальному центру и выключил диск. Дом погрузился в тишину.
Вернувшись к Володе, Юра тронул пальцами его волосы. Тот поднял пустой безэмоциональный взгляд.
— Что с тобой? — мягко спросил Юра.
— Ничего, — сухо ответил Володя. — Просто завидую. Почти за сорок лет я никого, кроме тебя, не любил.
По Юриному лицу будто прошёл спазм. Он вдруг опустился на колени, накрыл ладонями Володины щёки и так пристально посмотрел ему в глаза, будто пытался заглянуть в самые потаённые уголки души.
— Володя, что я сейчас сделал? — хрипло спросил Юра.
— Рассказал про…
— Нет! Что я сейчас сделал с тобой? Я
