я не работала. Может, и на тракторе ездить не умею. Вам тех надо возносить, кто всю жизнь селу отдал. Вон папа с шестнадцати лет на тракторе. Андрей Макарович тоже, и много таких.
Манухин спорить не стал: правда, мол, твоя, Дашенька, но понимаешь ли, теперь для молодежи твое слово весче, чем наши? Ты-де из училища, ты в сравнение идешь, потому что молодая, а ведь молодые тычутся, не знают, куда им сунуться. А твой пример надоумит.
Дашке вроде и ответить нечего. Успокоил Афоня.
В это первое механизаторское лето Даша вовсю себя показала. Все успевала делать: и работала хорошо, и в клубном хоре пела, и газету стенную выпускала. «Девка-огонь!» — говорили про нее.
Послал Зотов ее и Афоню Манухина за хорошую работу в Москву, на Выставку достижений народного хозяйства, чтоб поучились кое-чему. Не надо, наверное, было ее с Манухиным отпускать. Да разве знаешь, где что ждет. Вернулась Даша какая-то иная. В рассказах про Москву только и говорила: Афанасий Емельянович весь город показал, катал на такси из конца в конец, с Афанасием Емельяновичем в ресторане «Прага» были, панорамное кино видели. В общем, все о нем да о нем.
Стал Степан замечать, что и с делом, и без дела зачастила дочь в бригадную контору. Стоит с невыключенным мотором ее трактор, а она ошивается у Манухина. Заскочит на минутку, а пройдет полчаса, ее все нет. Чем занимается? Пока люди у бригадира, сидит, будто по неотложному делу его ждет. Освободится Афанасий, она вскакивает:
— Ну, я пошла. Трактор стоит.
— Дак ты чего сказать-то хотела? — спрашивает Афоня.
— А-а, вы все равно не поймете. — И, обиженная чем-то, выскакивает на улицу.
Афоня плечами пожимает.
Потом уж об этом Степану Андрей Макарович рассказывал. Кабы ведали, тогда бы девку надо было в шоры взять. Подозревал ведь Дюпин, что неспроста это она забегала. Подозревал, а сказать стеснялся.
Проходит часа два — опять Даша у конторы останавливает трактор.
— На месте бригадир? — будто дело у нее. И опять сидит, не знает, чего сказать.
Раза по три в день ждала ее «Беларусь» у конторы. Выскакивала Даша из кабины в отглаженных брючках, новой кофточке — ни дать ни взять в клуб собралась.
Тогда будто бы Афоня ей и сказал:
— Ух, какая ты, Дашенька, красивая! Ослепну!
А она рассердилась:
— Какой вы, какой вы! Смеетесь все. Заходить больше не буду.
— Да что ты, Дашенька, — Афоня руку прижал к сердцу. — Жалко, если ветродую достанешься. Ты такая милая да хорошая, что больше таких на всей земле нет.
Она засияла вся, бросилась на волю, а потом вернулась и через окошко сказала Степану, но так, чтоб и Афоня слышал:
— Пап, маме скажи, что я в Иготино поеду, долго не вернусь, до ночи.
И раньше бывало, задерживалась Даша в дороге. Как-то около гиблого места, на повороте к реке, скопилось машин двадцать. Она взялась на своем тракторе эту пробку проталкивать и до ночи провозилась. Шоферы об этом даже в районную газету написали: так, мол, и так, молодая трактористка помогла выехать, а когда спросили, кто такая, унеслась на своем тракторе и фамилию не сказала. Но они все равно узнали, кто она, и вот передают спасибо.
И вправду, любила Дашка так пролететь, чтоб люди головами качали: бес — не девка! А Степан за это ее ругал:
— Сорвиголова! Налетишь на самосвал, ни от тебя, ни от трактора ничего не останется.
А дочь только смеялась. Глупая еще. Все ей шуточки.
И вправду в этот раз Даша задержалась в поездке. Ольга не спала, раза три ужин разогревала. Чуть заслышит мотор — сковороду на электроплитку, а оказывается, это другие тракторы проезжали.
Ночью она не выдержала, разбудила Степана.
— Отец, отец, храпишь, а Дашки-то ведь нет.
— Ну? — удивился Степан.
— Вот тебе и ну!
Степан натянул сапоги, прямо на майку накинул ватник и, еле справляясь с зевотой, пошел на улицу. Над Лубяной стояла ночь. Бесплотный месяц пахал тучи. Тишь. Только Степановы сапоги стучат по дороге. Остановился, прислушался — немота. Даже ни одной пичуги не слышно. Побрел Степан к мастерским. Может, во дворе трактор поставила, а сама сиганула в кино? И трактора во дворе не было, и, судя по всему, Дом культуры закрыт: ни единое окошечко не светится. У Егора Макина и у Нины тоже огня нет. Выходит, где-то в дороге застряла Дашка. Одно беспокойство из-за этой девки! Застрянет в дороге, страху натерпится. Был бы Серега трактористом, так Степан бы заботы не знал. А тут разные думы в голову полезли. Налетит в темноте машина какая на нее. А если средь леса задержка? Еще волк перепугает. Болтали, что у Мережки в совхозе волчья стая стельную корову на выпасе задрала.
Вдруг уловил Степан стрекот мотоцикла, потом рокот «Беларуси». Вскинулся свет фар где-то у моста и погас. Может, забуксовала Дашка и не знает, как выбраться?
Степан зашагал напрямую к мосту. Дашин трактор и вправду темнел у обочины дороги. Тут же был мотоцикл. «Афоньки Манухина», — опознал Степан.
Теперь и другие, еще хуже прежних, опасения охватили его. Боясь и совестясь чего-то, пошел он к берегу. Там дочь должна быть. Степану вдруг понятно стало, почему Даша то и дело забегает в контору, почему басится перед бригадиром, зачем так громко сказала, что сегодня вернется поздно. Ох, девка, девка! Никаких забот он с Сергеем не знал, а с этой…
Булькнуло у самого берега. Степан замер. Что это? Видно, щука всплеснулась, гоняясь за сонной сорогой. Пошли водяные круги. Они шли все шире и шире, затухая в плавучих листьях водяных лилий. В это время, видно, оттого что было вовсе тихо и спала Чисть, услышал Степан радостный шепот дочери:
— Ой, красиво-то как…
«Она и заботы не знает», — с обидой подумал Степан.
— Долго красоту наводишь, Дашенька, — послышался голос Манухина.
— Подождите еще. Смотрите. Вода как черное зеркало. Бывает черное зеркало?
Манухин ответить не успел — вышел из тени деревьев Степан.
— Что же ты, Дашка, — упрекнул он дочь, — мать не спит. Хоть наказала бы, што столь поздно вернешься.
— Трактор у нее заглох, — сказал Манухин.
— Да, ты знаешь, пап, ничего сделать не могла. Спичек не было, а так не видно, — не измученным, не горестным, а веселым голосом откликнулась дочь. Вытирая на ходу косынкой лицо, она подошла к нему: — Не сердись, папуня. Все хорошо. Вот Афанасий Емельянович помог. Проезжал мимо. Исправил.
Степан, конечно, не поверил: «Мимо он проезжал. Да ждал, наверное, сундук, сорок грехов. С чего средь ночи тут
