Понемногу Черчилль впадал в меланхолию. И хотя о возвращении «черной собаки» говорить было еще рано, тем не менее его все чаще охватывало уныние и терзали сомнения. На то были две причины. Во-первых, здоровье старого политика заметно ухудшилось. Сам Черчилль, прекрасно отдававший себе отчет в своем состоянии, с грустью признавал, что у него уже не было тех физических и моральных сил, которые питали некогда его бьющую ключом энергию. К тому же прогрессирующая глухота возвела барьер между ним и остальным миром. Для него это было тем более тягостно, что он терпеть не мог слуховых аппаратов и упорно отказывался ими пользоваться. Другим поводом для огорчения стало понимание того, что Великобритания с каждым днем утрачивала свои позиции на мировой арене. Поражение, которое потерпела Англия в борьбе за Суэцкий канал, глубоко задело и унизило Черчилля, так же как и провал Идена. Кроме того, на сближение с Советским Союзом в ближайшем будущем рассчитывать не приходилось, политика «ветра перемен в Африке», проводимая Макмилланом, не внушала Черчиллю доверия, скорее, наоборот, разочаровывала его. Мысль о том, что он столько лет работал напрасно, повергала его в смятение; как-то раз он признался своей кузине Клэр Шеридан: «Империи, в которую я верил, больше не существует»[400]. Волей-неволей на ум приходят строки из романа «Саврола», написанного юным гусарским офицером: «Чувство усталости, отвращения к борьбе, жажды мира наполняло его душу. Еще немного — и в руках Савролы оказалось бы то, за что он так долго боролся, но он больше не видел в этом смысла»[401]. Не менее показательной была и беседа Черчилля с дочерьми Дианой и Сарой, состоявшаяся на рубеже пятидесятых — шестидесятых годов. Дочери восхищались интересной, богатой приключениями жизнью отца, его книгами, его картинами — в ответ Черчилль ворчливо пробормотал: «Я много сделал, чтобы в конечном счете не сделать ничего»[402]. Семья и друзья с грустью наблюдали за его медленным угасанием. Нелегко было смириться с тем, что от одного из самых великих людей в истории человечества осталась лишь жалкая тень.
Теперь большую часть времени Черчилль проводил в Чартвелльском поместье, предпочитая его даже дому на Гайд-парк Гейт. Клементина уже давно смирилась с этим затерявшимся в кентской зелени особняком, а вот юг Франции и особенно Ривьеру она просто не выносила. Каждый из супругов вносил собственный вклад в улучшение чартвелльского сада, кроме того, у каждого был свой любимый утолок — площадка для игры в крокет у Уинстона и розарий у Клементины, — который они холили и лелеяли. В Чартвелле Черчилли чаще всего встречали Рождество, тихо и мирно, в кругу семьи. В сентябре 1958 года Уинстон и Клемми отметили свою золотую свадьбу. Изо всех детей, пожалуй, лишь дочь Мэри вместе с мужем Кристофером Сомсом окружала их самой нежной заботой и любовью. «Дорогой папа, я Вас так люблю, — писала Мэри отцу. — Мне тяжело видеть, что Ваша жизнь стала такой печальной и бесцветной. По крайней мере, надеюсь, Вы чувствуете, как все Вас любят. Вы с мамой столько значите для стольких людей!»[403]
* * *
Теоретически Черчилль не оставил политику и при случае даже появлялся в палате общин, но, увы, лишь как скромный депутат от Вудфорда: избиратели этого округа дважды переизбирали его на выборах в законодательное собрание — в 1955 и 1959 годах. В конце концов, уступив настойчивым увещаниям Клемми, в 1963 году Черчилль решился объявить своим верным избирателям из Вудфорда, что на следующих выборах он не выставит своей кандидатуры. Так завершилась необыкновенно долгая парламентская карьера Черчилля — он заседал в палате общин более шестидесяти лет с небольшими перерывами — с 1900 по 1922 год и с 1924 по 1964 год. Сам Черчилль любил говорить: «Я сын палаты общин».
Была у удалившегося от дел политика и другая причина время от времени появляться на людях: открытие Кембриджского колледжа, которому было присвоено его имя. Однако ни создание, ни дальнейшее развитие колледжа не тронули сердца Черчилля. Новое учебное заведение было предназначено для проведения передовых исследований в области естественных наук, а также для хранения архивов и документов, касающихся жизни и деятельности великого политика. Кембриджский колледж открылся в конце пятидесятых годов. Во время церемонии закладки первого камня в 1959 году Черчилль собственноручно посадил дуб на территории колледжа. Мемориальная доска в память об этом событии была открыта в 1964 году герцогом Эдинбургским в присутствии Клементины Черчилль.
Помимо Чартвелльского поместья и Лондона, Черчилль любил ездить на юг Франции. Там он пребывал подолгу. Местные пейзажи действовали на него, словно сеанс укрепляющего гипноза, будь то красоты Прованса или Лазурного Берега, Экс-ан-Прованса или Ментоны. Там Черчилль гостил у лорда Бивербрука на его роскошной вилле «Ла Каппончина», а еще чаще — у Эмери Ривза, еврея венгерского происхождения, получившего британское гражданство и со знанием дела занимавшегося авторскими гонорарами Черчилля, причитавшимися ему за опубликованные в газетах статьи и за «Историю англоязычных народов». Жилище Ривза, а справедливее было бы сказать, его дворец «Ла Поза» возвышался над Ривьерой от Монте-Карло до Ментоны. Многие годы Черчилль лелеял мечту купить себе симпатичный домик в этом живописном уголке Франции, покорившем его сердце. Увы, «вилла мечты» так и не стала явью.
Осенью 1958 года Черчилль отправился в первое из многочисленных морских путешествий, совершенных им в сопровождении и по приглашению Аристотеля Онассиса, «Ари», и его жены Тины. Черчилль всегда любил море. На борту «Кристины», самой красивой яхты в Европе, он пересек все Средиземное море — от Тирренского моря до Эгейского и даже побывал на Антильских островах. Во время путешествия по Адриатическому морю в июле 1960 года недалеко от порта Сплит Черчилль встретился с маршалом Тито. Маршал принял гостя весьма учтиво в своей роскошной летней резиденции и был на удивление предупредителен. На яхте Онассисов Черчилль плавал и к уже знакомым ему берегам — Марокко, Швейцарии...
* * *
Между тем здоровье Черчилля ухудшалось. Во время войны у премьер-министра было несколько приступов, в том числе два-три очень серьезных, от которых тем не менее он вполне оправился. Оправился он и от страшного инсульта, поразившего его 23 июня 1953 года во время близившегося к концу торжественного ужина в честь Альчидо Де Гаспери, председателя итальянского совета министров. Черчиллю удалось справиться с последствиями этого приступа, и в целом можно сказать, что, несмотря на периодические ухудшения, до 1957 года здоровье прошедшего огонь и воду политика оставалось вполне удовлетворительным. Однако начиная с 1958 года ситуация заметно ухудшилась. Упадок сил, прежде всего физических, ознаменовал начало конца. Конечно, он пока еще не превратился в дряхлого старика, не контролирующего своих действий, да и проблески сознания, сопровождавшиеся резкими замечаниями, еще случались. Однако Черчилль уже ничего не слышал, все чаще что-то забывал и после каждого обострения болезни хотя и поправлялся, но чувствовал себя хуже, чем до приступа. В 1956 году Черчилля подкосил новый инсульт, в 1958-м — воспаление легких, а в 1962 году он упал и сломал бедро — это происшествие на несколько недель приковало его к постели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
