к своему флигелю. Мать, сестры толпились у ворот. Не спрыгивая с седла, наклонился, подставил матери голову.
Евдокия Анисимовна, пряча от сына помокревшие глаза, шумела на дочерей, набивавших переметные сумы домашней снедью.
Григорий, сдерживая коня, ерзал в седле:
— Будет вам, девчата… Еще в голенища понапихайте. Не довелось батю повидать… Поклон ему.
Вскинул на прощанье руку и пропал в пыли. Сквозь слезы Евдокия Анисимовна не успела и разглядеть перетянутую ремнями спину сына.
Роту Григорий нагнал за озером Чапрак. Из-под ладони видел, как передние брички, не сбавляя галопа, исчезали в пади. Взял напрямик, по пожелтевшему выгону, налег на шенкеля. От колонны отделились два верховых, явно спешивших наперерез. Угадал своего ординарца.
— До тебе вот… Григорь Григории, — с одышкой выпалил издали ординарец. — Шибче нам надо поспешать… Махану[5] наделают беляки из Костея Булаткина. Право слово.
Взглядом осадил его Григорий: не суйся со своими указами! Сбивчивый доклад гонца выслушал с нетерпением.
— На каком боку Маныча все-таки противник?
— Беляки чи шо?
— Кой же черт!
— Скрозь! — Гонец отмахнулся.
Во весь дух пустил Григорий коня.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
1
Во второй половине июня по Манычу развернулись бои. Начались они за железной дорогой у пограничных со Ставропольем сел Кривое и Баранниково. Исстари те места известны всем чумакам южных степей, ввозившим из Астраханщины соль и тарань, как мокрая, безгре-бельнйя переправа через Маныч. На брода Деникин кинул дикую конницу Эрдели. Глубоким охватом, фланга он намеревался сунуть кинжал в самое сердце оборонцев — Великокняжескую..
Конный заслон, выставленный окружным штабом, только распалил генерала. Красуясь на белом черноглазом арабе, он без бинокля глядел на переправу. Кивком послал во взбаламученную, уже подкрашенную кровью реку смуглого, тонкого в поясе, как девчонка, князя Чаорели, обкусавшего от нетерпения кончик уса. Прицокивал языком, провожал взглядом упругую волну горцев в малиновых бешметах.
Пехотинцы Колпакова, спрыгивая с бричек, со штыками наперевес кидались в конную рубку. С боков заговорили пулеметы, отсекая подступавшие к воде с того берега свежие силы врага. К полудню сбросили в Маныч горцев. До ночи окопались. По пояс влезли в клеклую, потрескавшуюся сверху от зноя илистую землю.
В полночь пришло подкрепление — две сотни из полка хорунжего Сметанина. Генерал Эрдели кинул на брода две колонны. Одна с гортанным воем, мерцая в лунном свете кривыми шашками, метнулась на окопы. Другая, усиленная донцами, молчком переправилась где-то повыше села, на всем карьере понеслась в глухую степь, намереваясь к восходу, обогнув Чапрак, ворваться в Великокняжескую…
2
Конский топот оборвался у самой палатки. Всадник, по слуху, один. Послышался окрик часового. Мишка высунул взлохмаченную голову на волю. С реки подувало илистым ветерком. Требовали Думенко, срочно, немедленно. Часовой грозился штыком.
— С кем разговариваешь! — повысил голос чужак. — Абрамов я, начальник полевого штаба…
Мишка в одном сапоге перепрыгнул через дышлину. Он уже узнал Захара Абрамова, Зорьку, как его называют прямо в глаза все в штабе 3-го Крестьянского Социалистического полка. Отстранил штык часового, сказал:
— Командир только вздремнул. От вас же прибегли…
— Знаю. А я вот вслед… Нужен во как… Беда!
Из палатки вылетело хрипло:
— Впусти!
Втыкая свечку в бутылку, Борис щурился на огонек.
— Расшумелся на весь лагерь…
— Вставай, Думенко… Прорвался все-таки, гад! На Кривом…
Сузились в усмешке заспанные глаза Бориса. Не сбрасывая с ног шинели, разглядывал встревоженное лицо Абрамова, подсмеивался:
— Слабо, значит, у нашего Гришки?
— Борис, ей-богу… — взмолился Зорька. — Пока ты тут вылеживаешься, дикие всю станицу на телеграфные столбы вздернут.
— Мне-то что… Гришке Колпаку давно мнилось отличиться. Вот случай и выпал… Пускай трошки погоняется на возах за горцами.
— Доложу Шевкоплясу… Слышь, Думенко? Вот тебе слово, доложу.
Абрамов теребил в руках папаху, нетерпеливо переступал ногами в хромовых сапогах, позвякивая шпорами.
— Это приказ самого Каменщикова! — еще больше горячился он, видя, что тот и не шевелится на охапке духовитого сена, застланного офицерской попоной. — Двинуть Думенко навстречу… Ликвидировать.
— Сам генерал Эрдели прорвался?
Абрамов не сразу ответил. Глядя на мечущийся желтый лоскуток свечи, шевелил сердито ноздрями.
— Нет, князь какой-то.
— Ну и… с ним. Даешь и князя.
— Кого це так смачно сгадуишь, Думенко? — В подвернутую дверь всунул голову Маслак.
Не будь разрешения, Гришка влез бы. Выпрямил спину, намеренно потеснил крепким плечом щуплого чужака в защитном мундире и казачьих шароварах. Косясь на лампасину, проговорил осевшим после сна голосом, не скрывая злой радости:
— Бачу, нужда до
