пока сапог коснется стремени.
Сквозь толпу пробился Маслак. Положил тяжелую руку на плечо, с укором сказал:
— Погодь, Думенко… Чего кидаться сломя голову в пекло. Еще свидетесь с ним, катом. Вон, погля… Скрозь по бугру зачернело, нахмарилось, похоже, тучами обложило.
Борис встряхнул головой. Окинул трезвеющим взглядом край степи. Обложили так обложили, воронье! Сошлись, наверно, все казачьи колонны. К общей атаке приготавливаются.
Маслак, еще не веря, что на Думенко, ошалевшего от горя и ярой жажды мщения, уже возымело действие увиденное, охлаждал:
— Чего гоняться за смертью… Нехай лучше она, курносая сука, пошляется за тобой впопыхах. Кони твои резвые, шашка вострая… Угонись!
Убрал Борис ногу из стремени, сдавил серое лицо.
Подскакал драгун Блинков, наклонившись, негромко сообщил:
— Сметанин… метнулся со своими казачками через бугор. Цацкаются вон с кадетами, обнимаются… Было и пушку горную уволокли… Из-за Манычу пулеметчики подсобили отбиться.
Молчком сел Борис в седло, водил биноклем в сторону развилка, где установлена полевая пушка. Взял правее, к речке Егорлыку. Угадал раздерганную, без макушки ветлу. Чуть глубже, по ерику, спешил кавалерийский полк великокняжевцев, переброшенных из правобережья Шевкоплясом ему на подмогу. Полк молодой, в семьсот сабель, на днях сформированный из казаков-фронтовиков окружной станицы и ближних хуторов по Манычу. Командир Сметанин — хорунжий. Не далее как полтора-два часа назад он, Борис, расстался с ними — отбивал со своей летучей сотней атаку егорлычан, досаждавших левому флангу. Казаки ладные, добрые и кони под ними. Впечатление от великокняжевцев осталось у него приятное, разве вот сам Сметанин… В белокожем, без загара лице замечалось что-то неверное, какая-то косина одной половины. Теперь левый фланг оголен. Не отрывая бинокль от глаз, уточнил:
— Замок-то целый на горной?
— В порядке, — ответил Блинков. — Вон у развилка обе они;.. На передки ставят: их черед пришел на мост. Беженцы втянулись, хвост малый оставался…
Моста не видать за желтой стенкой пыли. Остро горела излучина Маныча. Борис вдруг до боли ощутил звенящую тишину.
— Пора и нам, Думенко, ближе…
Как ни странно, одобрил — прав Маслак, нужно подбиваться к мосту. Безрассудно с горсткой конников сшибаться с такой хмарой. Зиму, весну держал их в постоянной тревоге, громил поодиночке, не давал выткнуть носа из своих станиц. Теперь они сжались в единый кулак. Вот она в чем, сила, в единстве, в воинской армейской организации. Рискни партизанским налетом смять ее, силу эту, — обломаешь ребра.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
1
Устоялось лето. Отзвенели давно в буераках мутные потоки. Полая вода ушла из ериков, пересохли и Лопатины. Маныч улегся в свои низкие илистые берега. Склоны бугров из зелено-голубых нёвидя перекрасились в охристо-сизый цвет.
Свинцовые тучи сходились над Манычем. В приказах, оперативных сводках и разведдонесениях Южной колонны революционных войск, стиснутых между речками Сал и Маныч, все чаще появлялись два слова — Маныч-ский рубеж. С каждым часом они обретали особый смысл и значение. Сквозь горячее возбуждение все настойчивее пробивается в них тревога. Гусиной кожей покрываются впалые щеки бывалого солдата, стынет под ложечкой у безусого рубаки…
Благодатные кубанские края, манившие генерала Корнилова, на самом деле явились не такими хлебосольными и гостеприимными, как казалось издали. При осаде большевистского Екатеринодара, некогда стольного града Кубанского казачьего войска, Корнилов погиб. Дрогнувший было трехцветный флаг подхватила рука генерала Деникина.
Болтаясь по избитым дорогам Дона и Ставрополья в крестьянской бричке, Деникин прищуренным глазом сквозь толстое стекло пенсне разглядел главную промашку Корнилова и Алексеева.
Германский сапог топчет донскую землю. Никогда еще Россия не знала такого позора… Баварская кавалерия охраняет Аксайскую Божью матерь — какая злая ирония! Но казачкам стерпелось с германцами. Тянется вновь посаженный войсковой атаман Краснов к кайзеру. Дело понятное: за донской хлеб, мясо и уголь получает оружие. Но Германия — враг. Россия с ней в состоянии войны. Так ведь нет и России той. Ее надобно еще воскресить. А чем, какими силами? Голыми руками горстки истинных патриотов-добровольцев?
Не воротить нос от донцов, а принимать из рук Краснова оружие и боеприпасы, пока атаман согласен поделиться. Союзники по Антанте щедры на слова. Да и пробиться еще надо к ним в Закавказье…
Увидел Деникин в Петре Краснове не только продавшуюся немцам кокотку, проститутку, заседлавшую нагишом винную бочку, но и делового человека. И месяца не прошло, как войсковой атаман заново, считай, сформировал развалившуюся Донскую армию, очистил от Советов почти всю область и уже успел нацелиться на красный Царицын. Умеючи повести с донцами — кони их утолят жажду уже этим летом из Москвы-реки.
Отслужив скромную панихиду по «незабвенному бо-лярину Лавру Корнилову», Деникин оставил пустую затею взять штурмом столицу Кубани. Круто повернул армию на север.
На совещании в станице Манычской Краснов настойчиво подбивал Деникина к совместному походу на Царицын. Атаман сулил подчинить ему все свои войска Сальского и Нижне-Чирского округов. Не желая обострять и без того натянутые отношения с донцами, Деникин согласие дал, но поставил условие: пока не обеспечит себе прочный тыл на Ставрополыцине, в наступление на Царицын не пойдет.
Только в половине июня авангардные части генерала Маркова заняли село Воронцово-Николаевское с железнодорожной станцией Торговая. Клином уперлись марковцы в речку Маныч. Левым крылом они
