показывали! Неужели нельзя освоить?!
В комнату вбежал радостный Витька.
— Бабуля, иди! Я уже включил кино! Там все видно!
— Спасибо, деточка, — прочувствованно сказала Надежда Викентьевна. — Какой ты все-таки чуткий... — Она поцеловала его. — Кое-кому этого очень не хватает, чуткости...
— Нет, честное слово!.. — задохнулась Женя. — И она еще... Это же... это маразм какой-то!
— Женя! — крикнула Елена Васильевна. — Как ты смеешь?! Извинись сейчас же! И еще при Вите!..
— А я с ней вообще не разговариваю, — все таким же ровным голосом проговорила Надежда Викентьевна. — Ее для меня — не существует. Просто — не существует.
— А кто для тебя вообще существует?! — выкрикнула Женя.
— Ну, не надо, пожалуйста... — просил Витя, подходя к каждой из них по очереди и просительно заглядывая, им в глаза. — Не надо, пожалуйста, ссориться...
Он не знал, кто тут прав, кто виноват, но видел, что им всем плохо. В подобных случаях, когда кто-нибудь при нем ссорился — свои или чужие, дома ли, во дворе или в детском саду, — он всегда жалел всех сразу и хотел только одного: чтобы всем хорошо и необидно было.
Ему и сейчас, в это первое утро после приезда отца из санатория, тоже хотелось, чтобы никому не было плохо, и, когда мама и бабушка заговорили о том, как Женя грубит им, и о том, что при папе она совершенно другая, и что своей грубостью она и его, Витю, портит, он немедленно заступился:
— Совсем она ничего меня не повтит!
— Не пор-р-ртит! — привычно поправила сына Елена Васильевна.
— Не пор-р-ртит... — послушно повторил Витя.
Когда вот так они защищали друг друга — он и Женя, — Каретникову это нравилось, но теперь, выведенный из себя всеми этими разговорами, и громкостью телевизора, и особенно замечаниями жены, так не к месту и не ко времени поправляющей Витькино произношение, он лишь с раздражением оборвал сына:
— А тебя не спрашивают. Ты почему опять без очков телевизор смотришь?
— Вот! — подтвердила Надежда Викентьевна. — А я ему сколько раз говорила об этом? Нельзя же, Витенька, так! Ты же себе еще больше зрение портишь!
— Немедленно иди и надень очки, слышишь?! Немедленно! — строго сказала Елена Васильевна.
Каретников исподлобья взглянул на мать, на жену, негодуя на их непрошеное вмешательство, и уже жалел, что вообще заговорил об этом.
Витька обиженно, но послушно отправился искать свои очки, а Андрей Михайлович недовольно сказал:
— Зачем же всем-то сразу наваливаться?
— Андрей, но это же безобразие! — возмутилась Елена Васильевна. — Я ему каждый день, каждый день говорю носить очки, а он...
— А я?! — горячо отозвалась Надежда Викентьевна. — Мальчик очень рассеянный, очень. Я не знаю, может, надо к врачам с ним сходить...
— К ка-ким врачам? — процедил Каретников. — К ка-ким?!
— Да я на прошлой неделе была с ним у хорошего окулиста, — сказала Елена Васильевна.
— Ты о чем, собственно, говоришь? — тихо спросил Каретников, сдерживая себя.
— Как это о чем?! О том, что я была с Витей у окулиста. И он объяснил, что телевизор надо смотреть только...
— Понятно, — кивнул Каретников. — А я о чем говорил?
— О чем? — озадаченно спросила Елена Васильевна.
Каретников вздохнул и повторил:
— А я — только о том, что не надо на Витю всем вместе наваливаться. Понимаешь?
— Не знаю, — покачала головой Надежда Викентьевна. — Не знаю, как вы, это, конечно, ваше дело, я не хочу вмешиваться, вы родители, но я считаю, что он все-таки очень рассеянный мальчик. Очень. Надо к невропатологу с ним сходить. Может быть, он что-то посоветует...
— Перестаньте, мама, — решительно оборвала Елена Васильевна. — При чем тут невропатолог? К невропатологу еще попасть надо! Там такие очереди...
— Так «при чем» или все-таки «попасть надо»? — вспылил Каретников.
— Ну да, — обиделась Елена Васильевна, — ты же всегда во всем только логику ищешь!
Как Елена Васильевна успела немного поотвыкнуть, что при муже в каждое слово нужно вкладывать не только совершенно определенное и точное его понятие, но еще и непременно связывать между собой эти слова по смыслу, так и Каретников за этот месяц в санатории тоже как будто бы подзабыл, что можно настолько не слышать друг друга, так о разном говорить, говоря вроде бы об одном и том же, и сейчас каждый из них был раздражен непониманием другого.
— Извини, Андрюша, но тут ты не прав, — торжественно произнесла Надежда Викентьевна. Она всегда старалась быть объективной, когда случались размолвки между сыном и невесткой.
Чувствуя себя бессильным что-нибудь втолковать им или хотя бы просто вести за столом разговор об одном и том же, Каретников, не допив чаю, демонстративно ушел к себе.
Комната, которая громко именовалась у них «кабинетом», была маленькой, узкой, полутемной, с окном, почти упиравшимся в стену соседнего дома, но зато имела то бесспорное преимущество, что находилась в самом конце длинного коридора, и отсюда почти не слышно было ни телефонных звонков из прихожей, ни громких голосов и телевизора из кухни. У окна, занимая по ширине всю комнату, стоял дубовый письменный стол, а по левую руку от входа — старинный диван с высокой спинкой. Кожа его потрескалась, сильно поистерлась и облысела, но диван был очень удобным, не по нынешним меркам длинным, и Андрей Михайлович, несмотря на свой рост, мог даже свободно ноги вытянуть, когда ложился иногда вздремнуть после воскресного обеда.
Сейчас, с утра, ему полагалось поработать, как обычно, и просмотреть в первую очередь накопившиеся за месяц научные журналы, но работать ему не хотелось, удобно было сослаться перед самим собой, что это потому только, что ему испортили настроение — тогда не совестно было немного побездельничать, — и он, разглядывая с дивана корешки отцовских книг в шкафу напротив, по другой стенке, скользил по ним взглядом, решив остановиться на чем-нибудь таком, что отсюда, издали, покажется ему незнакомым. Он наткнулся на какую-то вроде бы неизвестную, потрепанную книжку, и когда,
