– Сейчас, добрый мастер Дукет, – начал клерк, – вы познакомитесь с чудесным секретом геральдики. Во-первых, – пустился он объяснять, – у вашего герба должен быть цветной фон. Правда, – улыбнулся он, – в геральдике говорят не «краска», а «тинктюра». – Он произнес это слово на французский манер. – Главные тинктюры[46] суть голубая, которую мы зовем Лазурью; зеленая – Зелень; красная – Червлень; черная – Чернь; фиолетовая – Пурпур. Имеются две металлические тинктюры: золото, которое есть Or, и серебро – Argent. Мы также изображаем некоторые меха, предпочитая горностаевый. Фон именуем Полем. Его можно разделить линиями пополам и на четыре четверти. Можно превратить его в шахматную доску или пустить ленты, которые мы называем полосами. Все, что вы пожелаете добавить, именуется нагрузкой.[47] Можно поместить, например, крест или мечи, топоры, стрелы, подковы, банты, арфы. Вот этот рыцарь выбрал таран. А можно деревья, цветы, звезды.
– А животных? – спросил Дукет.
– А! – просиял клерк. – Конечно же! – Он взялся за какие-то большущие пергаментные листы и довольно изрек: – Это лишь некоторые.
Дукет ахнул. Зрелище поражало. Там были изображения львов, леопардов, медведей, волков, оленей, зайцев, быков, лебедей, орлов, дельфинов, змей. Но сверх того, каждое животное было представлено в разных положениях: стоящим на задних лапах, припавшим к земле, вполоборота, только верхняя половина, только голова. Комбинаций было не счесть. Дукет заметил поблизости другого клерка, который трудился над парой львов, воспрянувших, как перед битвой.
– Львы Восстающие и Борющиеся, – подсказал его проводник. – Но вы еще не видели самого лучшего.
Он подвел Дукета к другой стопке рисунков, которые принялся раскладывать.
– Это геральдические чудовища, – изрек он любовно.
Ну и диковинные! Некоторые были знакомы: величавый дракон, прекрасный единорог. Однако другие оказались причудливее: грифон – полуорел-полулев; василиск – петух спереди, драконий хвост сзади; геральдическая огнедышащая пантера; морской лев, изображенный в виде льва с рыбьим хвостом, а также, конечно, русалка.
– Итак, – заключил клерк, – нашли ли вы что-нибудь по душе? Быть может, русалка? Или грифон?
– Мне бы утку, – ответил Дукет.
– Утку? – Клерк был откровенно разочарован.
– В реке, – сказал тот.
Дело оказалось не таким простым, как думал Дукет. Его первое предложение – зеленая утка на голубом фоне – было немедленно отвергнуто.
– Нельзя класть один цвет на другой, – растолковал клерк. – На цвет кладут золото или серебро, или наоборот. Так лучше выглядит. Реку мы часто изображаем волнистыми лентами через поле. Позвольте, я покажу.
И вот спустя какое-то время Дукет уже рассматривал набросок герба. Серебряный фон; допускалась и белизна. По центру бежали волнами две толстые голубые ленты, обозначавшие реку. И три красные утки: две над лентами и одна под ними. Все это, разумеется, должно было иметь надлежащее геральдическое описание, известное как блазон.
– Серебро, две Волнистые Ленты Лазоревые меж трех Уток Червленых, – уверенно произнес клерк. – Герб Дукета.
Мужчина, стоявший перед судом в Рочерстерском замке, явно знавал лучшие времена. Черное верхнее платье сплошь в пятнах; котта, пусть из дорогой ткани, заношена. Он, видно, не знал, что на заду у него маленькая круглая дырка, сквозь которую виднелась плоть. Чосер с адвокатом взирали на него с любопытством. Человека звали Саймон ле Клерк, якобы из Оксфорда.
Защищался он, приходилось признать, толково и говорил веско, как муж образованный.
– Истина в том, почтенные и сведущие сэры, что я действительно взял деньги у этого мельника. – Он с некоторой брезгливостью указал на коренастого и грубого парня. – Мы заключили пари, и я выиграл. Я считал его трезвым, но если ему угодно поклясться, что нет, и дабы почтить вас, я верну ему выигрыш, который составляет ровно половину того, что он называет. Прочие же его обвинения, – он презрительно пожал плечами, – насчет того, что я, дескать, чародей, некромант и обещал превратить грубый металл в золото, суть нелепица. Где его доказательства? Где орудия моего нечестивого промысла? Что с мензурками и тиглями? Куда подевались отвары и эликсиры? Кто-нибудь нашел эти вещи при мне или в моем жилище? Конечно не нашел, ибо их нет и никогда не было. Ни слова правды в этих наветах, которые, по-моему, так же грубы, как и металлы, что я, коли верить ему, превращаю в золото. Короче говоря, уважаемый суд, не я, а он стремится изготавливать золото этим нелепым способом.
Судьи улыбнулись. Изложено было неплохо. Мельник тряс головой и пребывал в ярости, но явно не мог предоставить никаких доказательств.
– Верни, что выиграл, – распорядился Чосер, – и дело закрыто.
Адвокат согласно закивал в тот самый миг, когда появился Булл.
– Боже правый! – вскричал тот. – Это же Силверсливз!
То был последний день его пребывания с Чосером. С тех пор как он покинул Лондон, прошел год, и еще в начале июля Булл почувствовал, что пора возвращаться. С утра он посетил достославный Рочестерский собор и отправился в замок проститься с другом.
Ему не понадобилось много времени, чтобы выложить все, после чего Чосер вторично подвел итог, но высказался уже иначе.
– Из показаний безупречного свидетеля, – сообщил он Силверсливзу, – мы уяснили теперь, что вы назвались фальшивым именем, прибыли из Лондона, а не из Оксфорда и в прошлом подозревались в аналогичном преступлении. Посему мы располагаем вашим словом против слова этого мельника. И я вынужден уведомить вас, что суд верит мельнику. – Он повернулся к адвокату. – Соблюден ли закон?
– Вполне.
– В таком случае, – возгласил мировой судья Джеффри Чосер, – я приговариваю вас к уплате этому мельнику всей суммы, на которую он претендует, а также к позорному столбу и колодкам завтрашним утром. – Он немного подумал. – С тиглем на шее.
Английское правосудие положительно отличалось здравомыслием.
Гилберт Булл направился в Лондон к своему дому на мосту в приподнятом настроении. О своем скором приезде он не сообщил.
Она успела забыть, каким он бывал в гневе. Стоя перед отцом в большой верхней комнате через три дня после его возвращения, Тиффани едва ли не ощущала себя снова ребенком. Лицо красное, голубые глаза сверкают. Булл казался даже больше, чем она помнила. И он был вне себя от бешенства.
– Измена! – ревел он. – Твой муженек – иуда! Так я и знал! Найденышу нет веры – дурная кровь! – Он наставил на нее палец. – Впрочем, и ты не лучше, Иезавель!
– Это не измена! – возразила она. – Наши дети останутся твоими внуками!
– О да, измена! – крикнул он. – Ты унаследуешь состояние Булла, а не Дукета!
– Отец, я не знала, что это настолько тебя огорчит.
– Тогда почему провернула это за моей спиной? – не унимался Булл.
Все открылось, когда кухарка назвала Джеффри мастером Дукетом.
– Мастер Булл, ты имела в виду, – поправил он.
– О нет, сэр, – ответила та, – отныне он мастер Дукет.
И правда всплыла.
Булл сам не знал, что уязвило его сильнее: обман, к которому они прибегли, потеря имени – залога его бессмертия в грядущих поколениях – или же его собственная ненужность вследствие блестящих успехов Дукета на деловом поприще. В любом случае он не сказал бы этого вслух. Но произнес другое – самое страшное обвинение, какое только могли предъявить Буллы.
– Он нарушил свое слово! – крикнул Булл.
И когда Тиффани побледнела, доходчиво разъяснил ей свои намерения.
– В его-то годы? – Сначала Дукет не поверил ушам.
– Почему бы и нет? Он еще при силах.
– Но начать все заново?
– Это моя вина, – сказала Тиффани.
Внезапный приезд отца застал ее врасплох. Она хотела постепенно подготовить его к перемене имени супругом и выбрать подходящий момент. Но случая не представилось. Тиффани настолько увлеклась ублажением одного, что напрочь позабыла о втором.
– Значит ли это, что мне придется снова стать Буллом?
– Незачем, – возразила она. – Он больше не верит нам. Считает, что мы опять переиграем, едва он уедет.
– Может, передумает?
Но Тиффани лишь покачала головой.
Ибо Булл собрался жениться вторично.
– А если у меня будет сын, – сказал он ей холодно, – наследником будет он, а не вы с Дукетом.
Сейчас Джеффри увидел свою жену с неожиданной стороны, так как взгляд ее кротких карих глаз вдруг стал очень жестким.
– По-моему, ты плохо понимаешь, о каких деньгах идет речь, – произнесла она тихо.
– И что же делать? – спросил он.
– Придется ему помешать.
В конце первой недели августа дама Барникель весьма удивилась визиту Тиффани. Поскольку они были мало знакомы, она пришла еще в большее удивление, когда девушка попросила о конфиденциальной беседе. Но вот они сели за стол, и после короткого разговора ни о чем Тиффани перешла к делу.
