Что же касалось недавних разногласий Генриха с папой по поводу жены, то Сьюзен, как многие набожные жители Англии, глубоко сочувствовала королю.
– По-моему, он делает все, что может, оказавшись в очень трудном положении, – заявляла она.
Да и дело все еще можно было уладить.
– Я не готова судить его пока, – сказала она.
Перед Хэмптон-Кортом раскинулся огромный сад, типичный для таких сооружений, – хитросплетение парков, бельведеров, зеленых беседок и укромных мест, которые король Генрих, любивший такие виды, украшал всевозможными геральдическими тварями, солнечными часами и прочими изделиями из расписанного дерева и камня.
Сьюзен, прогуливаясь вдоль высокой зеленой изгороди, которая окружала один такой сад, услышала пресловутый шепот совершенно случайно. Затем ей почудился смешок.
Дэниел Доггет стоял на причале Хэмптон-Корта, смотрел на свою приземистую и коренастую жену с ее крепышом-братом и прикидывал.
Было тихо. По воде скользили белые лебеди, а рядом покачивались черные водяные курочки, словно этому лету не будет конца.
Дэн Доггет был великаном. Два века прошло с тех пор, как Барникель Биллингсгейтский навестил сестер Доггет в Бэнксайде и наградил одну ребенком. Дитя унаследовало стать Барникеля, но имя и масть сестер. Его же дети, если не учитывать рост, едва ли отличались от своих кузенов из старого семейства Дукет, за исключением немного иначе звучащего имени. Однако в эпоху Черной смерти, когда Булл взял к себе маленького Джеффри Дукета, выжила именно ветвь Доггетов. В Дэне Доггете было шесть футов и три дюйма; крупная кость, худощавое сложение и копна черных волос с белой прядкой во лбу. Он был сильнейшим лодочником на Темзе. Мог разорвать на груди цепь. Уже с двенадцати лет греб наравне с мужчинами, к восемнадцати умел перематерить любого из них – заметное достижение, так как лондонские лодочники слыли завзятыми горлопанами. В двадцать его не мог одолеть никто даже в бандитских береговых кабаках.
– Так что же ты будешь делать? – повторил коротышка. Не получив ответа, он поделился своим твердым убеждением: – Знаешь, Дэниел, в чем твоя беда? Ты взвалил на себя непосильное бремя.
На что Доггет только вздохнул, но промолчал. Он никогда не жаловался и был предан своей кубышке-жене Маргарет и их счастливому выводку. А еще был добр к сестринской родне и теперь, когда жена бедняги Карпентера скончалась, рожая четвертого ребенка, перевез собственную супругу с детьми вверх по реке из Саутуарка во временное жилище при Хэмптон-Корте, где трудился Карпентер. «Пусть поживут с тобой, пока не утрясется», – предложил он, и Карпентер остался глубоко признателен. Но если бы тем и кончилось! Незадача была и с отцом.
Миновал год, как он позволил старику жить с ними в Саутуарке, и весь этот год сожалел о решении. Дружкам своим старый Уилл Доггет представлялся шутом гороховым, однако Дэн после его недавней пьяной выходки признался: «Мне с ним больше не сладить». Вот только куда его деть? Не мог же он просто вышвырнуть старика на улицу. Подъехал к сестре, но та не взяла. Он снова вздохнул. Как бы там ни было, ответ один: влетит в копеечку. А где взять деньги, если не красть? Оставался единственный способ, вот почему он изучал пришвартованные барки. Не в них ли решение?
Все пассажирские суда на Темзе были построены по единому образцу, хотя и отличались размерами. Конструкцией они весьма походили на стародавние драккары с мелким килем и обшивочными досками, которые укладывались внахлест длинными и широкими тяжами. Внутри они делились на две части: носовую со скамьями для гребцов и заднюю, где полулежали пассажиры. Впрочем, не было недостатка и в вариациях. Существовали простейшие гребные лодки – широкие и мелкие ялики с одним или двумя гребцами, сновавшие по реке между Саутуарком и городом. Имелись барки подлиннее, с несколькими парами весел и, как правило, навесом для пассажиров. Они часто оснащались рулями и укомплектовывались рулевым. И были огромные суда крупных городских компаний с целыми надстройками для пассажиров, красочными резными носами и дюжиной или больше пар весел, как, например, позолоченный корабль лорд-мэра, как тот теперь назывался, возглавлявший ежегодную водную процессию.
Дэниелу нравилась жизнь лодочника. Тяжелая работенка, но он был создан для нее. Чувство плавного погружения лопастей в воду, плеск реки, запах водорослей – все это доставляло ему такое удовольствие, что лучше и не придумать. Главным же, когда он входил в неспешный и мощный ритм, бывало блаженное тепло, разливавшееся в груди, как будто его силам, как и течению реки, не существовало предела. Он знал реку как свои пять пальцев – каждую банку, каждый изгиб от Гринвича до Хэмптон-Корта. Перевозя однажды юного придворного, Дэниел услышал от того прелестную балладу с рефреном:
Милая Темза, тише,ибо негромко я и недолго пою.
Он так ему понравился, что тихими летними утрами Дэниел часто ловил себя на том, что, скользя по водной глади, мурлычет слова.
Работы оказалось невпроворот. Поскольку Лондонский мост оставался единственной пешей переправой и часто бывал забит, через реку постоянно сновали ялики, державшие курс на Сити и Вестминстер. Путешествия более дальние тоже было если не быстрее, то всяко удобнее осуществлять по реке. Многие придворные, обязанные к утру поспеть в Хэмптон-Корт, раскидывались на подушках в благородных барках и предоставляли лодочникам в роскошных костюмах перевозить их теплыми летними ночами вверх по течению. Это куда лучше, чем засветло ехать по ухабистой Кингс-роуд, тянувшейся за Челси к королевскому дворцу. Милая Темза струилась тихо. Лодочникам хорошо платили за такие поездки, добавляя сверх от щедрот.
Сумей он устроиться на такую барку, жилось бы совсем иначе. Но ему возражали: «Ты слишком рослый, тебе не найти пару». А связи для получения хорошего места нужны были даже в скромной гильдии лодочников. «Коих не прибрел», – сокрушался он. Так или иначе, выход придется найти – хотя бы устроить старого отца. Тогда его невзгодам конец.
Пересекая просторный внутренний двор, мужчины смеялись, и их шаги негромко отзывались эхом от кирпичных стен. Пришла пора ликовать.
Роуланд Булл смеялся с облегчением. Собеседование прошло лучше, чем он мог вообразить. Даже сейчас он едва верил словам: «Вы нам нужны». Немалое дело для честного юриста услышать такое от самого канцлера Англии. Роуланд Булл, сын скромного пивовара Булла из Саутуарка, оказался востребованным в самом сердце королевства. Он был польщен. Что до жалованья, то оно превосходило все его мечты. Если Роуланд и питал сомнения насчет суетности двора, то при мысли о семье и о том, как преобразится их жизнь, последний представлялся Божьим промыслом. Он обернулся:
– Я у тебя в долгу.
Трудно было не любить Томаса Мередита. Красивый и стройный, похожий на сестру, он оставался мирской надеждой семьи. Мередиты – валлийцы. Как и другие валлийские семьи, они прибыли в Англию вслед за Тюдорами. Дед Томаса сражался при Босворте. Отец мог возвыситься при дворе, если бы не скончался, когда Томас и Сьюзен были детьми. Но король Генрих не забыл Мередитов и предоставил молодому Томасу место при могущественном королевском секретаре Томасе Кромвеле, где тот, казалось, был обречен на успех. Он обучался в Кембридже и «Судебных иннах»;[49] хорошо танцевал и пел; фехтовал и стрелял из лука, даже играл с королем в монаршую игру теннис. «Впрочем, всегда поддаюсь», – улыбался Мередит. В свои двадцать шесть он был само очарование.
Если бы Роуланд Булл задался целью подытожить сторонние влияния, заведшие его так далеко, он заявил бы доподлинно: книги и Мередиты.
Книги объяснялись легко. Перед окончанием Войны роз член гильдии торговцев тканями Кэкстон привез из Фландрии первые печатные издания и открыл в Вестминстере лавку. Успех был удивительный. Вскоре печатные книги хлынули потоком. Издания Кэкстона было удобно читать. Взамен миниатюр и броских раскрасок там часто присутствовали яркие черно-белые гравюры, а главное – они стоили дешево по сравнению со старыми манускриптами. В противном случае пивовар Булл, хотя и любил читать, ни за что не собрал бы нескольких десятков книг. Так и вышло, что Роуланду, его младшему сыну, дозволилось познакомиться с Чосером, легендами о короле Артуре, а также с парой десятков проповедей и богословских трактатов; именно любовь к книгам в итоге вывела его из пивоварни и сделала бедным оксфордским студентом, а после расположила к изучению права. Те же самые книги побудили его в юности поразмыслить над жизнью религиозной.
Но все остальное являлось заслугой Мередитов. Разве не Питер, которого он ставил превыше всех, сказал ему, что существуют другие способы послужить Богу, помимо духовного сана? Не Питер ли, догадывавшийся о его неспособности соблюсти обет целомудрия, с улыбкой заметил: «Святой Павел речет, что лучше жениться, чем гореть». Через Питера он познакомился со Сьюзен и обрел счастье, о каком не мог и мечтать. И если еще и помышлял порой о жизни духовной, то это был его единственный секрет от жены, пребывать с которой теперь обязывал долг. Сегодня же его благодарности расточались Томасу Мередиту, и он был рад их выразить. Он доверял ему.
