Все предельно просто. Отношения родителей и детей-подростков неизбежно проходят испытание на двусмысленность и ложь — большую и маленькую. Детское ощущение собственной зависимости переплетается с затаенным чувством несправедливости. Родительское желание потворствовать своим прихотям и жить своей жизнью исключает доступ в эту жизнь детей. Но самым благополучным семьям, к которым Паже причислял и свою, удается во всей неразберихе отношений установить четкие границы, и нарушать их не позволено никому: это право ребенка на личную жизнь и право родителей устанавливать правила поведения, включая и некоторые табу. Хрупкий баланс сохранится до тех пор, пока одна из сторон — будь то взрослые или дети, ставшие взрослыми, — не поднимет на смех этот житейский принцип и не выбросит прочь как ненужный хлам.
Карло, вполне сознательно, нарушил границу.
— Что ты творишь? — горько спросил Паже.
Подросток лениво пожал плечами.
— У тебя же есть твой «мартини»…
Взгляд был застывший, зрачки расширены.
— Забавно, — ответил Крис. — Но ты меня не понял. Сейчас дело не во мне, а в тебе.
Карло снова пожал плечами.
— В этом нет ничего страшного…
— Но и ничего хорошего тоже. Что ты теперь скажешь насчет баскетбола?
Глаза у Карло широко распахнулись, словно ему только что показали нечто невиданное, но в следующее мгновение он закатился от хохота.
— Насчет баскетбола, — точно эхо звенел в ушах Паже насмешливый голос сына. — А что ты скажешь насчет твоего процесса, папа?
Кристофер присел на край кровати.
— Ну ладно, — помолчав, произнес он. — Я действительно сморозил глупость. Я должен был сказать, что люблю тебя и что мне небезразлично происходящее с тобой.
— Происходящее со мной? — В голосе Карло все еще сквозило недоумение, но уже не было откровенной враждебности. — Папа, оставь меня в покое. Я начинаю привыкать к тому, что происходит. Когда тебя больше нет рядом…
Паже почувствовал, что цепенеет.
— Я буду рядом.
— Ну конечно. Тебя никто не собирался обвинять. Потом, когда тебя все-таки обвинили, собирался все уладить. А потом я увидел, что ты не в состоянии этого сделать. — Голос сына звенел от негодования. — Как по-твоему, чем я занимался пару дней назад? Папа, ты втираешь мне очки. Неужели тебе не понятно, что теперь я уже точно знаю, когда ты пытаешься повесить мне лапшу на уши? Неужели ты считаешь, что только ты понимаешь меня?
Слова потрясли Паже; прошло то время, когда он мог уговорить сына, потом был слишком занят, чтобы вовремя понять это.
— Хорошо, — промолвил он наконец. — Я попал в серьезную передрягу. Но не потому, что это я убил Рики. — В отчаянии он покачал головой. — Боже мой, Карло, как бы мне не хотелось впутывать тебя во все это.
— Но я уже запутался в этом. — Карло приподнял голову, опершись локтями о кровать. — Я устал притворяться в угоду тебе. Сколько еще я должен, по-твоему, терпеть?
— Я не знаю.
Голос Карло зазвучал тверже:
— Папа, ты многого не говоришь мне.
Крис медленно опустил голову:
— Карло, есть вещи, о которых я не говорю ни одной живой душе. Потому что не могу.
Карло не сводил с него пристальных глаз.
— Почему?
— Потому что, в конечном счете, эти люди не отвечают за мои проблемы. И еще потому, что, открывшись, только наврежу самому себе. — Помолчав, он прибавил: — Сын, ты единственный, кому я рассказал хотя бы это.
Карло недоверчиво посмотрел на него и спросил:
— Ты не рассказывал даже Терри?
«Неужели, — подумал Паже, — запутавшись в этой веренице событий, Карло решил, что для отца Тереза важнее?»
— Да. Даже Терри.
Карло притих.
— Ты собираешься порвать с ней? — решился он.
— Не знаю. — У Криса заныло в груди. Он с горечью подумал о том, что, какое бы светлое будущее ни уготовано им, единственной реальностью был этот несчастный мальчик. — Может быть, мы уже сыграли в судьбах друг друга отведенные нам роли. Но мы с тобой будем вместе до конца.
Карло потупил взор.
— Мы с тобой стали почти чужими.
— Прости меня. Я совершил неосторожный поступок, и теперь мне приходится расплачиваться за это. Если бы я мог рассказать тебе, то сделал бы это. Но как я уже сказал, это касается не только меня.
— Ты знаешь, кто убил Рики? — спросил мальчик, подняв на него вопрошающий взгляд.
Он смотрел с пронзительной мольбой, словно страстно надеялся услышать слова, которые бы развеяли его сомнения.
— Могу только догадываться, — ответил Паже. — Возможно, Рики убил себя сам, хотя я и не уверен в этом. — Паже помолчал, стараясь подобрать нужные слова. — Что касается моего процесса, я делаю все от меня зависящее. И даже если ты не веришь больше ничему, верь хотя бы в то, что твой отец — блестящий юрист. Еще ничего не потеряно.
Карло горестно покачал головой.
— Это непросто, папа. Я больше не в состоянии уснуть. Я не могу даже поговорить с тобой.
— Можешь. О чем угодно, кроме процесса. И даже что касается этого — ведь мы обсудили, как обстоят дела. — Он положил руку на плечо Карло. — Через неделю, может быть, через две все кончится. Так или иначе.
Карло молча смотрел на него. «Почему, — подумал Паже, — этот разговор должен был начаться с того, что он уличил сына в курении марихуаны?»
— Кстати, о травке, — заметил он. — Одно время я тоже увлекался этим, но потом бросил. Нет смысла, да и потом от этого теряешь способность концентрироваться и как-то тупеешь.
— Смысл есть, — равнодушно проронил мальчик.
— Сбежать от реальности? Но это значит нажить себе лишнюю проблему.
Карло потер виски.
— Так ты не будешь давать показания?
— Нет.
Карло на минут задумался, потом протянул руку под кровать и извлек оттуда полный злополучного зелья пакет из-под сандвичей. Мгновение он держал пакет в руке, потом бросил на колени отцу.
— Можешь выкинуть, пап. Все равно мне не очень-то и понравилось.
15
Решающая свидетельница, которую представило обвинение, оказалась словно в энергетическом эпицентре зала суда под перекрестными взглядами взиравших в молчаливом ожидании присяжных; Кэролайн Мастерс, выглядевшей неестественно неподвижной; Салинаса, который, не сводя глаз со свидетельницы, задавал предварительные вопросы в сухой, даже жесткой, манере. Да и сам Джеред Лернер, казалось, вот-вот испепелит Джорджину Келлер взглядом.
Это была тщедушная, ничем не примечательная женщина лет семидесяти с лишним, когда-то работавшая учительницей и давно овдовевшая. Ее редеющие волосы были выкрашены в черный цвет, а лицо испещрено старческими пигментными пятнами. Миссис Келлер казалась разговорчивой и несколько беспокойной, что, возможно, указывало на предрасположенность к ипохондрии; в то же время груз свалившейся на ее хрупкие плечи ответственности давал о себе знать: она затравленно озиралась и беспрестанно моргала, словно перед этим длительное время провела в темноте, а затем ее поместили в залитый светом «юпитеров» павильон. Услышав низкий и скрипучий голос женщины, Паже содрогнулся: это был тот самый, идущий из мрачной глубины полицейской аудитории голос, который назвал его имя на опознании. Рядом с ней на треноге была прикреплена черно-белая фотография Паже.
Салинас перешел к делу. Кэролайн взяла ручку и, не переставая смотреть на свидетельницу, занесла ее над блокнотом. Присяжный Джозеф Дуарте сделал то же самое.
— Как расположена ваша квартира по отношению к квартире мистера Ариаса? — спросил Виктор.
Келлер поджала губы, словно это помогало ей сосредоточиться.
— Я живу в конце коридора, а мистер Ариас живет… то есть жил в соседней квартире, по левую руку от моей.
— Какое приблизительно расстояние от вашей двери до двери мистера Ариаса?
— Футов двенадцать. Максимум пятнадцать.
— Не насторожило ли вас что-нибудь вечером накануне вашего отъезда во Флориду?
— Да, да. — Келлер часто заморгала, точно у нее нервный тик. Потом сделала такой жест, будто поправляет очки на носу, которых на самом деле там не было, и наконец продолжала: — Я услышала шум, доносившийся из квартиры мистера Ариаса — стены у нас не слишком толстые, так что иногда мне было слышно, как он включает музыку или даже разговаривает со своей маленькой дочерью. Но на этот раз я услышала голоса, а потом — стук. Словно кто-то упал на пол.
— И этот шум вас насторожил?
— Да. — Джорджина рассеянно посмотрела в сторону жюри. — Понимаете, эти голоса. Это были голоса двух мужчин, которые, похоже, ругались друг с другом. Один, скорее всего, принадлежал мистеру Ариасу. Больше всего меня поразило то, что произошло после этого странного стука. Голоса внезапно стихли. Наступила тишина.
