никогда никаких бус никому не дарил.
П о н г р а ц (сдерживая раздражение). Перестаньте, прошу вас! Оставим в стороне эти запутанные амурные дела. (Демеку.) Скажите, пожалуйста, есть у вас свидетель, который мог бы подтвердить, что вы действительно предупреждали товарища Шолтэса?
Д е м е к (в замешательстве). Я никого не звал в свидетели… Зачем они мне были нужны?
П о н г р а ц. Но кто-нибудь слышал, когда вы с ним говорили?
Д е м е к. Этого я не могу знать.
П о н г р а ц. Когда вы показывали ему канаты, кругом, наверное, были люди?
Д е м е к. Да, были, наверное, кто-нибудь видел…
П о н г р а ц (все более раздражаясь). Кто видел? Назовите их имена. С кем вы говорили о своих опасениях? Ведь с кем-то вы говорили об этом, делились, а?
Д е м е к. С товарищем Шолтэсом.
П о н г р а ц. А кроме него?
Д е м е к. Я вовсе не хотел слишком распространяться об этом деле… Думал, инженер Шолтэс сам как-нибудь поймет, чего я добиваюсь.
П о н г р а ц. Так чего же вы добивались?
Д е м е к. Приостановки монтажных работ и отказа от подряда.
Т а м а ш. Оно и понятно, ведь его ненаглядная Лонци взяла расчет и Демек хотел последовать за ней.
П о н г р а ц. Прошу прекратить разговоры, не имеющие отношения к делу. Почему ты не хочешь этого понять?
Д е м е к (Тамашу, угрожающе). Только попробуйте еще раз проехаться по ее адресу там, в Иванде. Уж там-то я вам отплачу за все.
С е д е ч и (резко). Вы, Демек, я вижу, настроены против инженера Шолтэса.
Д е м е к. Да, этого я скрыть не могу. Я на него зол.
С е д е ч и (раздраженно). Тогда зачем же вы нам заявляли, что, имей вы против него зуб, и тогда бы постарались преодолеть свою неприязнь.
Д е м е к. Потому что не хочу впутывать в это дело имя Лонци.
П о н г р а ц (видя, что ему с ними не сладить). Ну, будет, хватит, покончим с этим! А теперь прошу вас обоих выйти!
Д е м е к направляется к выходу, но Тамаш продолжает стоять на месте.
(Тамашу.) Ты тоже выйди.
Т а м а ш с недовольным видом выходит вслед за Демеком.
С е д е ч и. Этот Демек явно хотел очернить Тамаша, но у него ничего не вышло.
Ф а б и а н. Рыл ему яму, а сам угодил в нее со своей Лонци.
С т е н о г р а ф и с т к а (нескромно ввязавшись в разговор). А вдруг эта Лонци — зазноба товарища Шолтэса?
П о н г р а ц (вспылив). Лонци, Лонци! Неужели вы все из-за деревьев леса не видите? Черт побери! Неужели вас не волнует существо дела? Обращался ли Демек к Шолтэсу? Предупреждал он его или нет? И почему Шолтэс не приостановил монтажные работы? Что это — уверенность в своей правоте или злой умысел?
С е д е ч и (недоумевая). А чего ради он стал бы действовать по злому умыслу?
П о н г р а ц (беспомощно и по-прежнему раздраженно). Вот этого-то я и не знаю.
С е д е ч и. Что за польза Шолтэсу монтировать явно негодные канаты?
П о н г р а ц. Этого я тоже не знаю.
Ф а б и а н. Тамаш Шолтэс заручился заключением двух экспертов, они подтвердили пригодность канатов. А прораб, который якобы предупредил инженера, как выяснилось, на него зол! Чего тут еще надо выяснять?
П о н г р а ц. Не знаю.
Ф а б и а н. Я предлагаю закончить дело инженера Шолтэса и считать вопрос исчерпанным.
С е д е ч и. Я — за это предложение.
П о н г р а ц. А я — против.
С е д е ч и. Двое против одного.
П о н г р а ц. И для вас вопрос решается так просто: двое против одного?
Сцена погружается в темноту, но по-прежнему слышится голос Понграца.
Двое против одного!.. И, стало быть, вопрос исчерпан? Двое против одного! И теперь уже можно почить на лаврах? Двое против одного!.. Этим, дескать, все улажено? Двое против одного!.. И можно преспокойно отправляться на боковую?
БРАКОРАЗВОДНЫЙ ПРОЦЕСС
В свете прожектора видна Е в а. Она поворачивается лицом к с у д ь е, сидящему за судейским столом на возвышении.
Е в а. Каким я считаю наше супружество? Счастливым? Неудачным? Или, воспылав страстью, мы вначале сошлись, а потом наши чувства остыли и мы охладели друг к другу? Увы, наши супружеские отношения определялись отнюдь не постоянством чувств и привязанностью. Наши чувства, подобно маятнику, были неустойчивы. Мы шарахались то в одну сторону, то в другую. Горячо принимаясь за что-нибудь, мы вскоре оба остывали. Однажды выдался чудесный вечер, когда казалось, что все переменится к лучшему и наша жизнь наладится… Тамаш в ту пору уже работал в Политехническом институте. Ему удалось устроиться на кафедру по проектированию металлических конструкций. И вот в тот самый вечер он пришел домой расстроенный, бледный…
В расширяющийся светлый круг входит Т а м а ш.
Т а м а ш (в полном отчаянии подходит к Еве). Залепи мне пощечину!
Е в а (испуганно). Бога ради! Что с тобой?
Т а м а ш. Бей, да посильнее, чтобы стало очень больно.
Е в а. Тебя кто-нибудь обидел? Говори…
Т а м а ш. Ты что, оглохла?! Не слышишь, о чем я тебя прошу? (Смотрит ей в лицо.) Мы собирались поехать летом в Париж? Так вот, мы не поедем! По моей глупости, из-за моего идиотизма мы никуда не поедем! Жаль? Так дай же мне наконец затрещину! (Хватает Еву за руку.)
Е в а. Ты сошел с ума, пусти.
Т а м а ш. Мечтали о квартире? Ее не будет… Говорили о том, что осенью ты снова поступишь в университет? Так вот, тебе предстоит и дальше тянуть лямку, работать переводчицей!.. Хотели обзавестись новой машиной? Придется довольствоваться старой!..
Е в а. Ты бы хоть сел. Может, приготовить чашку кофе? Или выпьешь чего-нибудь? У нас есть бутылка черешневой палинки.
Тамаш даже не слушает ее, тяжело опускается на стул перед судейским столом, роняя голову.
Перестань меня мучить, скажи, что случилось?
Т а м а ш (поднял глаза кверху, как бы очнувшись). Повздорил с профессором. Наговорил много лишнего, нагрубил ему, и теперь, того и жди, меня выгонят с работы.
Е в а. За что? Он же благоволил к тебе.
Т а м а ш. Потому что я наговорил дерзостей, перечил ему. (Более спокойно.) Понимаешь, нынче у нас проводилась большая дискуссия, участвовали многие светила науки. Мой профессор выступил с докладом, громил носителей филистерского духа в научно-исследовательской работе института. Мы заранее условились, что первым по его докладу выступлю я. Я тоже начал с нападок на рутину, говорил вроде того, что математика-де и физика для нас, инженеров будущего, важнее умения аккуратно чертить. А затем меня понесло… и я закончил совсем неожиданно, — мол, тезисы, доклады, да и вся деятельность самого профессора — это и есть филистерство. Почему я так сказал? Да потому, что такова истина. Потому что я терпеть его не могу. Потому что хоть раз надо было сказать всю правду до конца. Но почему именно мне надо было это делать? (Снова впадает в отчаяние.) Если б я все это наговорил спьяну — так нет же! Проявил преступное легкомыслие… Был непростительно беспечным, и только! Теперь все пропало, все. Прощай, теплое местечко,
