Корнила кивнул и побежал на корму, волоча хвост толстой просмоленной снасти.
— Место, православные! — крикнул он, расталкивая Никешкиных подручных и забираясь на обломки «сопляков».
Широким движением он ловко стравил легость, повисшую из его кулака петлями. Скала приближалась. Корнила развернулся плечами, изготовившись кидать якорь.
Барка вновь ударилась пыжом в камень. Под палубой звякнуло. Осташа переступил с ноги на ногу, бурлаки дружно поклонились. Корнила качнулся вперед и вслед за движением тела махнул рукой, посылая якорь за выступ скалы.
Кошка перелетела выступ и упала где-то на другой стороне утеса. Корнила тотчас потянул за легость, проверяя.
— Села! — крикнул он, оглянувшись.
— Дементий, топор бери! — тотчас приказал Осташа.
Барка отходила от скалы и опять окуналась в оборотную струю. Снасть на палатке, на палубе зашевелилась, поползла и вдруг прыгнула вверх, натянувшись струной. Барка качнулась. Теперь она за носовое огниво была привязана к скале и дальше назад отойти не могла. Но струя тащила ее и разворачивала свободную корму.
— Пошла-а!.. — радостно закричали Никешкины бурлаки.
Корма выходила из-за скалы — барку ставило носом в правый берег: поперек течения, поперек оборотной струи.
Осташа дождался, пока барка не укажет кормой на устье ручья Отмётыша по левому берегу.
— Руби! — решительно крикнул он Дементию. Тюкнул топор, и снасть, извиваясь в воздухе, улетела к скале, упала на камень и бессильно ссыпалась в воду. Барка поплыла боком вперед. Она еще наполовину сидела в струе водоворота. На загибе струи она словно в колебании замедлилась, чуть подалась к берегу, но все же будто передумала: перекатилась через струю и вышла из притяжения улова.
— Касьян, греби вправо! — командовал Осташа.
Корнила уже бежал по палатке на свое место.
— Никешка, потесь пристроишь? — спросил Осташа.
— Да пристрою, — оглядывая обломки «сопляков», пообещал Никешка. — Неловко, конечно, будет…
— Ничего, к вечеру уже вырвемся из камней. Двадцать верст всего осталось!..
Освобожденная барка выправилась и пошла, понемногу набирая ход. Разозленный и раздосадованный своим промахом, Осташа с прищуром всматривался в берега. Вот слева прополз Коровий камень, отличный от прочих вонью целебного родника у подножия. Потом справа — еще одна Коврижка, а за ней через устье речки — камень Щит, серо-бурый, плоский. Его и не разглядеть было под пухом мелких елочек, проросших из всех трещин и складок. Через версту слева впала говорливая речка Шумиловка. На поляне в ее устье над горбом моховой крыши домика Ерана подымался дымок. Сам Еран стоял на берегу, одетый для охоты: в меховой перепоясанной яге, с длинным луком через плечо. Осташа вспомнил, как год назад на Рассольной пристани дядя Федот рассказал ему, что Еран отдал его артели медведя, подстреленного им на Гусельном бойце. Будто бы медведь человечину ел, и Еран не решился связываться с духом хозяина-людоеда… И почти сразу после жилища Ерана справа поднялся могучий кремль камня Воронки со звонницей соснового бора на вершине.
— Глянь! Глянь! — вдруг загалдели бурлаки. — Гуси прилетели!
Осташа повернул голову. Перед Воронками в Чусовую впадала речка Вороновка. Из уремной пещеры ее устья на простор Чусовой один за другим важно выплывали серые лесные гуси — словно струги Ермака. Они сразу поворачивали и плыли дальше цепочкой вдоль берега, но не пугались барки, не взлетали.
И вдруг у Осташи словно что-то покатилось в голове, искры заплясали перед глазами. Рассыпалось то, что было неправильным, неверным, непрочным — и тут же выстраивалось то, что и должно было быть. Еран с его медведем, убитым на Гусельном бойце; Отмётыш, отнесенный вдаль от Разбойника, от Четырех Братьев; Колыван с Чупрей Гусевым; братья Гусевы; царева казна; перелетные гуси… Вот она, простенькая разгадка батиной загадки: четыре брата Гусевых — это не боец Четыре Брата, а боец Гусельный! Батя закопал цареву казну на Гусельном бойце! Вот в чем подсказка: Гусевы — это Гусельный, а не братья — Четыре Брата! Гусевы догадывались об этом друг за другом: сначала Сашка, потом Фармазон, а теперь Чупря!..
А ведь Колыван подряжался плыть с караваном только до пристани Рассольной… Но от Рассольной до Гусельного — меньше версты! Вот в чем хитрость!
Осташу затрясло. Колыван отнял у него все: он сгубил батю, опорочил его имя, отогнал Осташу от Чусовой, присвоил батин путь отуром вокруг Разбойника, убил Бойтэ… Осташа одолел Царь-бойцов и в ребячьей гордости посчитал, что всех победил… Но побеждал только Колыван, один лишь Колыван! Даже терпя поражение, он всегда побеждал!.. И сейчас он заберет последнее — цареву казну! И пусть Осташа хоть всю жизнь дальше ходит по Чусовой сплавщиком, пусть женится на любой девке с титьками и жопой — жизнь его все равно будет гнила изнутри, пуста, как берестяной поплавок-бабашка!.. Ошибайся, как хочешь, и греши, как можешь, — но все это мелкая рябь, а не крутая волна, если жизнь твоя застойный пруд, а не свободная река… Словно тетива соскочила с запорного крючка — Осташу даже кинуло вперед так, что он вцепился в перильца.
Барка уже подкатывала к Рассольной пристани. Домишки, кровли амбаров, гребень плотины в распадке, ряды свай у причалов, свежее судно, приготовленное для Усть-Койвинского кордона… Колыван уже убежал дальше… Нет, не Колыван! Убежала его барка с караванным Пасынковым, со сплавщиком Прошкой Крицыным, с водоливом дядей Гурьяной. А Колыван и Чупря здесь съехали на берег в косной лодке. Осташа взглядом, как пушечным ядром, прошибал проулки деревни. Вон они — Колыван и Чупря! У обоих за спинами ружья! Стоят у раскрытого прореза плотины и ругаются с пристанским приказчиком. Понятно: хотели перейти на другой берег пруда, а прорез в плотине распахнут, и мостка нету! Сколько времени потребуется Колывану и Чупре, чтобы найти на Рассольной пристани лодку?
Колыван и Чупря одинаково оглянулись на Осташину барку. Осташа окаменел лицом, словно по лицу они могли прочесть его мысли. Барка его миновала причалы, миновала устье Рассольной речки. Впереди раскрывался совсем недлинный створ, который замыкала треугольная плита Гусельного бойца.
Что делать, как остановить Колывана? У Осташи нет косной лодки, чтобы высадиться на берег! Осташа не сделает хватку, потому что справа — скалы, да и не достанет для хватки простора! Осташа не может даже броситься с барки в воду и доплыть до приплеска — вдруг не доплывет, ледяная ж вода!.. Бить барку о Гусельный и прыгать на скалу?
Можно… Да, можно.
Барка неслась мимо расписного, сказочного теремка Гнутого камня. Можно убить барку… Но как же честь сплавщицкая? Как же доброе имя сплавщика, не убивающего барок на бойцах? Как дальше жить, — если он выживет, конечно, — когда следующей весной никто не позовет его в сплавщики?.. И ладно, если бы только это… Но ведь бурлаки его, скорее всего, погибнут! Из сорока человек, вставших у потесей в Каменке, только тринадцать поверили ему и дошли с ним до Гусельного бойца — и здесь он всех предаст?.. Осташу раздирало на две, на три, на десять частей.
Можно пробежать мимо… И будет дальше сытая жизнь, чистая совесть… Но ведь жгло разум и душу что-то такое, совсем недоступное, неподвластное, сразу и доброе до святости и по-сатанински злое, необоримое, непреодолимое… Бойтэ — она была оттуда, из этой жгучей выси. Но Бойтэ — ведьма! А господь? А господь?.. Ну почему он, Осташа, не истяжелец? Истяжельцу нет греха, потому что душа его, заговоренная на крест, тихо лежит в кармане Мирона Галанина и ничего не знает, ни в чем не виновата! Почему он не Конон Шелегин, который без колебаний только вздохнул бы сурово: простите, мужики, выпало вам за дело правое пострадать — испейте чашу. Конон воистину был сплавщик: он и спасал народ в теснинах, и приговаривал к гибели, потому что и в жизни-то мыслил себя только сплавщиком, который в одиночку любое решение принимает, какое нужным сочтет. А что бы сделал на месте Осташи батя? Батя пробежал бы мимо бойца. Что бы сделал на месте Осташи Пугачев? Пугач бы убил барку.
— Бью барку! — заорал Осташа в трубу. — Бью барку!!
Бурлаки оглядывались на него, не могли ничего понять, таращили глаза и разевали рты. Но Осташа уже не смотрел ни на кого — только на глыбу Гусельного в венце створа. Вот он, его Боец Неназванный. Вот она — его оборотная сторона. Вот она, его страшная сплавщицкая тайна: «Бью барку!» Осташа уже задыхался, ничего не соображал, ничего не видел. Все было решено — оставалось только доделать. Но душу разбивало последнее заклинание, как при набате язык разбивает медный купол своего колокола: «Господи, спаси их всех! Господи, спаси их всех! Спаси их всех!..»
БОЕЦ ГУСЕЛЬНЫЙ
— Ты что творишь, сплавщик?! — отчаянно кричал Корнила от носовой потеси. — Командуй!.. Ты что задумал?..
Осташа молча глядел на него. Челюсти у Осташи занемели, будто на уста наложило печать. Скулы расцвели нежным девичьим румянцем. Барку несло прямо на скалу — лоб в лоб. Треугольная, срезанная поверху стена Гусельного с клином елового леса на вершине казалась огромным погребальным голбцом.
