Телеведущий, по голосу которого можно было предположить, что ему так же скучно, как и ей, объявил о том, что прямо сейчас начнется программа о градостроительном проектировании, и Айона со вздохом выглянула в окно, в темноту сада. Настроение у нее начинало совсем портиться. Может, порисовать, вдруг это поможет.
Осторожно она сняла с колена Крейтона и положила его на кресло. Леди Кошка держалась так цепко, что Айоне пришлось коготок за коготком отцеплять ее от штанов своей пижамы и только потом опустить в коробку у радиатора. Ни один зверь даже не проснулся в течение всей этой операции. Вот гады.
Она решила не ходить в спальню и не беспокоить невероятно храпящего мужчину, — вместо этого Айона стала подбирать в корзине неглаженого белья (которая была постоянно переполнена) какие-нибудь теплые вещи.
Натягивая старые тренировочные штаны, Айона внезапно поняла: что-то не так. В чем же дело? Она внимательно прислушалась. Храпа больше не было слышно.
Внутри у нее все похолодело. Ангус! Он наконец задушил себя своей дурацкой подушкой! Она бросила джемпер, который держала в руках, и побежала в спальню, стараясь вспомнить, сколько раз нужно надавить на грудную клетку за один выдох, когда делаешь искусственное дыхание (не забыть сначала зажать ему нос), но, когда оказалась в прихожей, знакомый скрежет начался снова, на этот раз на полтона ниже и с необычным потрескиванием на выдохе.
Айона в ярости остановилась. Вот так, черт возьми, всегда. Она развернулась на каблуках и пошагала в сарай — на этот раз уже громко хлопая дверьми.
Когда она зажгла свет в сарае, показалось, что была вовсе не ночь. Вот в этом и заключалась для Айоны главная прелесть ее студии: это было единственное место в доме, куда Ангус не заходил без стука и где она могла всегда быть просто самой собой. Она не сомневалась, что, не будь у нее этого сарайчика, они с Ангусом давно бы уже царапались и клевали друг друга, как Крис и Мэри.
Заказанная ей к свадьбе картина стояла на мольберте, занимала центральное место и всем своим видом выражала упрек, — жениха и невесты на листе так и не появилось.
Айона прикусила губу, глядя на свою работу, и поставила чайник. Ей пришлось выдержать долгий разговор по телефону по поводу сроков сдачи картины, — звонила Мелисса, сестра Линн и главная подружка на свадьбе, — единственный человек, в разговоре с которым Ангус почему-то стал покладистым и гибким. Какое-то время Айона размышляла: а что, если на самом деле Мелисса — командир части, где служит Мэтт, и он действительно женится на талисмане своего взвода.
Они пришли к соглашению, — или, точнее говоря, Мелисса сообщила ей, и Айоне осталось только согласиться, — что заказ будет сдан в конце месяца, то есть примерно через три недели. К этому времени у Айоны уже будут водительские права и она сможет сама отвезти работу в Фулем. Или не сможет.
От одного вида обширного пустого пятна посередине листа сердце у Айоны ухнуло куда-то вниз и остановилось под ложечкой, — ощущение напоминало хроническое несварение. В этом-то вся и беда, когда начинаешь беспокоиться о таких вещах: тревога тебя никогда не оставляет. Эти мысли скапливаются где — то в глубине твоего сознания, как камни в желчном пузыре. Нельзя сказать, что она не работала над картиной: рамка из роз была прорисована просто-таки фотографически тщательно. Только бы оттянуть тот неприятный момент, когда придется начать рисовать гостей со стороны невесты.
Айона рассеянно включила чайник и залила кипятком пакетик чая. Дело было не в том, что она не могла нарисовать Мэтта и Линн, — она не сомневалась, что вполне может это сделать. Проблема заключалась только в том, — и Айона уже жалела, что ночные бдения заставили ее мыслить так рационально, — что в последние несколько недель она не могла думать о браке, не ощущая при этом всеохватывающего ужаса, и опасалась, что это будет заметно на картине.
«Вот оно что», — сказала себе она. Чем больше она думала о браке, тем больше ей становилось не по себе, потому что, думая о том, чего всегда хотела, она уже не была уверена, что ей это хоть сколько-нибудь нужно.
Она стояла посреди ярко освещенного сарая, — там было совершенно тихо, — держала в руках кружку чая и ощущала острое одиночество. Айоне не нравилось, когда она начинала перебирать привычные эмоции и понимала, что они ей больше не помогают и не подходят.
«Вот почему ты никогда не станешь хорошим художником, — заныл голос ее совести. Голос Скверной Айоны. В последнее время он все чаще звучал у нее в голове. — Ты хочешь, чтобы все вечно оставалось все тем же. Ты не готова к страданиям».
Ее забило мелкой дрожью, потому что сказанное было неопровержимо. Не поэтому ли к ней все приходили поделиться своими проблемами? Потому что она так здорово умеет все повернуть таким образом, что кажется, будто снова все в порядке?
Вместо того чтобы в первую очередь разобраться, отчего у них возникли эти проблемы? Очень хорошо. Ты же им вовсе не помогаешь, сама знаешь.
В такие моменты Айона жалела, что не курит, а снимать стресс так, как советовала Мэри, — то есть врубить радио на полную мощность, — ей казалось слишком невоспитанно. Поэтому она сняла картину с мольберта, повернула ее к стене, чтобы не увидеть, когда вернется, прошла через сад, взяла пакет вишневого печенья, который Ангус спрятал, как ему казалось, в хлебнице за хлебом, и съела первое на обратном пути, а второе стала запивать чаем, плотно закрыв дверь в сарай.
От смеси джема и тертого миндаля ее начало приятно подташнивать, а еще радовало то, что сейчас она, в порядке исключения, делает нечто, могущее (слегка) раздосадовать Ангуса; Айона взяла из папки чистый лист бумаги и прикрепила его на мольберте.
Она устремила взгляд на бумагу и увидела множество самых разных цветов, которыми переливалась эта белизна, — казалось, что она смотрит на отражение вихря собственных мыслей. На любой мысли удавалось сосредоточиться только на несколько мгновений. Например, создать семью, — возможно ли это вообще на самом деле? А с Ангусом? А что происходит с людьми, которые, как Мэри, верят в это, а потом все катится под откос? А когда я сама перестала в это верить? Как же это возможно — испытывать к Неду такие чувства и все же понимать, что люблю Ангуса?
«Хорош, хватит, — остановила себя Айона. — Ты же не даешь сейчас одно из своих воображаемых интервью.
Все, что хочешь. Можешь нарисовать все что угодно».
Айона не задумываясь выдавила на палитру немного черной краски и начала размазывать ее кистью. Она редко использовала черный, — раньше и не задумывалась обо всех скрытых в нем оттенках, синих, серебристых, которые выхватывал верхний свет, пока она толстой кистью чертила спирали.
