Тем временем Лэоэли пришла домой. Фэрирэф, услыхав шаги (дверь из коридора в гостиную он нарочно оставил открытой), позвал её:
– Лэоэли!
Ей ничего не оставалось, как показаться ему. Кресло, в котором он сидел, было повёрнуто не так, как всегда, к стене, хранившей тайну часов, а прямо к двери, и она сразу натолкнулась на его пристальный взгляд.
– Ты звал меня? – спросила она и услышала в своём голосе волнение.
– Присядь, внучка.
Лэоэли взяла стул, стоявший у стола, и села напротив.
– Он вернулся? – спросил Фэрирэф.
Этот неожиданный вопрос всколыхнул всё, что она прятала в себе, и она растерялась.
– Я гулял с Родором за садами. Ты шла от дома Малама. С ним?
– Ты же видел! Зачем же допытываешься? – ответила она, стараясь обуздать свой трепет, но вышло вызывающе.
– Я спросил, вернулся ли он. И ты должна ответить мне. Мной движет не любопытство. Не забывай – я не только твой дед, но и член Управляющего Совета Дорлифа. А он… пришлый.
– Что ты хочешь услышать?! Правду?!
– Что за тон, Лэоэли? Конечно, правду.
– Правду? Ты думал, он не вернётся? Эту правду?
– Что?! – Фэрирэф встал. – Что ты сказала?
Лэоэли тоже встала.
– Ты слышал и всё понимаешь! Не притворяйся! – выпалила она и выбежала из гостиной в столовую.
– Лэоэли! – попытался остановить её Фэрирэф.
Она прошла дальше, на кухню, надеясь, что там бабушка, и он не станет терзать её при ней.
– Добрые пересуды, внучка! – как всегда тепло встретила её Раблбари.
– Добрые, бабушка.
– Что это вы там с дедушкой не поладили? Он так ждал тебя – места себе не находил.
– Не знаю. Так, пустяки.
– Ты, верно, проголодалась? Чуть свет из дому ушла. Садись, отведай плюшек.
– Есть что-то совсем не хочется.
– А ты посиди здесь – их аромат вмиг тебя разохотит.
Но Лэоэли уже не слышала бабушку. Другое завертелось у неё в голове: «Это правда, правда. Фэрирэф – предатель. Мой дед… предатель. Это он погубил Нэтэна… Это из-за него чуть не погиб Мэт и спятил Семимес… А бабушка… бедная, ни о чём не ведает… радуется плюшкам… гордится Фэрирэфом…» Лэоэли выскочила из кухни в коридор и понесла своё горе к себе в комнату… «В поле васильки собирала?.. В поле васильки собирала?.. В поле васильки собирала?..» – слова Нэтэна, лёгкие, весёлые, оборачивались горькими слезами.
– О, Нэт!
Стук в дверь заставил её вскочить с постели и обтереть лицо. Вошёл Фэрирэф. Лэоэли не могла поверить: так изменились его глаза. Только что в них была непреклонность. Теперь… в них жалость и понимание. Он ещё ничего не сказал, но глаза его говорили: он пришёл жалеть и каяться.
– Лэоэли, ты, верно, никогда не простишь меня, но ты должна услышать и запомнить: я прошу прощения. Я всегда любил тебя.
– Часы ты любил больше, чем меня… чем своего сына.
– Это правда, часы погубили меня. Но не всё понимаешь сразу, внучка…
Он хотел сказать ещё что-то, но Лэоэли перебила его:
– Скажи это Фэлэфи!
Фэрирэф протянул к ней руку и разжал пальцы: на ладони лежала белая с фиолетовым отливом Слеза.
– Возьми свою Слезу. Я больше не Хранитель.
Лэоэли не понимала, что ей делать. Перед ней был Фэрирэф, которого она почему-то не знала. На неё смотрели глаза, которым она верила. Она слышала голос, в котором не было лжи. И в эти мгновения душа её не отталкивала этого человека. Она села на постель, закрыла лицо руками и снова заплакала… Фэрирэф положил Слезу на подушку.
– Будь Раблбари утешением. Прощай, – сказал он и вышел…
Ей захотелось о чём-то спросить его (сердце хотело, чтобы она спросила), что-то сказать, как-то всё исправить. Она побежала за ним… Ни в доме… ни около дома его не было. Она метнулась в сад. Он был уже у задней изгороди. Подняв перед собой руку (другой он держал на поводке Родора), он медленно ступал, меняя направление.
«Слеза!» – промелькнуло у неё в голове. Она оцепенела… потом вскричала в отчаянии:
– Дедушка!
Фэрирэф не оглянулся и через мгновение исчез, вместе с Родором.
* * *
Пока Дэниел ходил за Фэлэфи, Семимес (не без помощи Малама) успел помыться, переодеться, расчесать волосы гребнем (притом так, чтобы рану не закрывал ни один волосок) и немного заново освоиться в родном доме. Теперь он сидел за столом на кухне (кухня больше других комнат обласкала его раненую душу, вслед за его носом) и наслаждался тем, что было на столе: жареной рыбой с отварным картофелем, морковными котлетами со сметаной, морковно-грибной запеканкой, всякими лепёшками, козьим молоком и паратовым чаем.
– Отец, я ещё рыбки возьму, – подхватывая ловкими пальцами, которые обильно участвовали в опробовании блюд, очередной кусок жареного леща, спрашивал он отца… но спрашивал не для того, чтобы получить разрешение, а лишь для того, чтобы вновь услышать ласковые слова: они были для него не менее (если не более) сладкими, чем сам лещ.
– Кушай, сынок, – не спрашивай. Кушай, сколько добрый голод попросит. Всё, что ни есть на столе, – для него, для доброго голода.
– Отец, добрый голод вот этих хочет. Я возьму.
– Это морковные котлетки, сынок.
– А эти?
– Это лепёшки. Забыл?
– Помнил, да забыл, когда меня… корявырь по голове ударил.
– Из лавки Дарада и Плилпа, что при их пекарне. Утром принёс. Хочешь – сметанную отведай, хочешь – черничную. Кушай, тебе сил набираться надо. Ах, вот в дверь стучат. Верно, Фэлэфи пришла. Пойду открою, а ты, как чайку попьёшь, так в гостиную приходи. Фэлэфи рану твою посмотрит.
– Отец, а можно я и вот этого попью?
– Попей, сынок. Для тебя и поставил, для твоего доброго голода. В козьем молоке много здоровых свойств.
– Дома кто есть? – Фэлэфи, войдя в переднюю, громко оповестила хозяев о своём появлении.
– Есть, есть! – Малам выбежал в коридор. – Фэлэфи, дорогая, проходи в гостиную! Дэн, Мэт, и вы проходите – домой вернулись! Как ты, Мэт? Дай-ка я тебя обниму, дорогой ты мой… Не больно обнял?
– Не больно – Фэлэфи всю боль руками прогнала.
Фэлэфи, ребята и Малам прошли в гостиную. Через некоторое время дверь из столовой медленно приоткрылась и выпустила наружу раненую голову и подозрительные глаза Семимеса.
– Проходи, сынок, не робей. Это же Фэлэфи и друзья твои, Дэн и Мэт.
Семимес шагнул в гостиную и остановился.
– У меня с головой худо, вот я и оробел, – проскрипел он.
– Здравствуй, Семимес! Здравствуй, мой дорогой!
– Здравствуй, тётя… Фэлэфи.
Ребята переглянулись.
– Привет, проводник! – сказал Мэтью и помахал ему рукой (что-то помешало ему подойти и обнять того, кто несколько дней назад помог ему выжить, может, глаза Семимеса потеряли где-то по дороге то, что было в них тогда, в ущелье Кердок).
Семимес махнул ему рукой и вперил глаза в пол.
– Ну, садись на диван – я твою рану посмотрю, – предложила ему Фэлэфи.
Дэниел и Мэтью направились к двери.
– Ребятки, обед на кухне, – сказал им Малам. – Доброго вам голода и доброй беседы: соскучились, верно, друг по другу.
– Э! Кушайте – не спрашивайте, – неожиданно сказал Семимес. – Всё, что ни есть на столе, – для доброго голода.
– Спасибо, Семимес, – сказал Мэтью, радуясь неожиданному повороту от не очень-то приветливого взгляда к приветливому слову. – А ты присоединишься к нам?
– Мы тебя подождём, – подхватил Дэниел.
– Поем, – ответил Семимес и обратился к Фэлэфи: – А ты поешь со мной, тётя? Я тебя подожду.
– Спасибо, дорогой мой. И я с тобой и твоими друзьями чайку попью, – с улыбкой ответила Фэлэфи.
– И козьего молока, – добавил Семимес. – В козьем молоке много здоровых свойств.
– И чашечку козьего молока, – потрафила его радушию Фэлэфи.
– И этих… лепёшек отведаешь, хочешь – сметанных, хочешь – черничных.
– Так уж и быть, дорогой мой. А теперь давай-ка я раной твоей займусь.
Дэниел и Мэтью вышли из гостиной.
Семимес старательно поправил волосы (а то вдруг какая-нибудь упрямая прядь помешает тёте Фэлэфи разглядеть рану) и подался вперёд, выставляя лоб напоказ.
– Вот, меня корявырь ударил.
Фэлэфи осмотрела рану и осторожно потрогала её пальцами.
– Семимес, дорогой, скажи-ка мне: когда корявырь ударил тебя, ты сразу лишился чувств?
– Да, тётя Фэлэфи, и всё от меня спряталось, как будто я умер.
– А когда очнулся, голова болела?
– Так болела, что я хотел боль из неё вынуть. Но разве её вынешь?
– Голова вся болела, или только место, куда тебя корявырь ударил?
