Свое время… Да, Ари и Альга несомненно имели свою, только им принадлежащую систему счисления времени. Но чем дальше двигалась их ракета, тем выразительнее проступали какие-то удивительные перемены в этой системе. Интенсивнее заработал не только хронотрон — масс-спектрометр частиц времени, но и собственные организмы. Усилился обмен веществ каждая клетка тела работала по какой-то безумно интенсивной программе.
— Я, кажется, заболеваю, Ари, — сказал Альга. — Все время мучают меня голод и жажда. Ем и не насыщаюсь, пью — и не могу напиться.
— То же самое происходит и со мной, — спокойно отвечала Ари. — Это нормальное явление.
— Нормальное?
— Да, мой милый. Взгляните на осциллограф: поток хронотронов усилился более чем в десять раз. Эти частицы не экранируются, все формы материи, по крайней мере, те, которые нам известны, прозрачны для носителей времени. Но они исключительно активны, в природе нет ни одной элементарной частицы, захваченной хронотроном.
— Естественно, вневременной материи не существует. Но мы ведь движемся с такой скоростью…
— Что время должно бы замедляться, верно?
— Согласно релятивистской теории.
— Я уже думала над этим. Здесь совершенно иные компоненты пространственно-временного континуума. О них не знали и не могли знать физики. Кстати, это вам материал для философских обобщений.
— Какие компоненты вы имеете в виду?
— Интенсивный поток свободных хронотронов. Для нас теперь время буквально летит. В этом пространстве скорость хронотронов катастрофически увеличилась.
— И что это, по-вашему, значит?
— Что за один наш условный сатурновский день мы проживаем не меньше десяти.
— Проще говоря, стареем?
— Да, мой милый Альга, мы интенсивно стареем.
Философ влюбленными глазами смотрел на нее и не замечал никаких признаков старения. Наоборот, ему казалось, что Ари расцвела, стала здоровее и еще прекраснее. Ах, какая же она красивая! Даже те короткие минуты, когда они сменяли друг друга в кабинете управления и он мог приласкать ее хотя бы взглядом, наполняли его душу неописуемым блаженством. А это ее «милый мой» прямо-таки обжигало его огнем. Сколько раз порывался он признаться в любви! Слова уже готовы были сорваться с губ, но каждый раз непреодолимая стыдливость, смущение, застенчивость, черт знает что еще, какой-то непонятный страх налагали категорическое вето. Потом, оставшись один в своей кабине, он безжалостно ругал себя за нерешительность и высмеивал свои мысли и желания. Ну разве это не глупость — стремление хотя бы коснуться ее платья!..
Вскоре Альга заметил у нее первые морщинки возле глаз. Они придавали ее облику страдальческое и вместе с тем ироническое выражение.
— Вы уже седеете, мой милый Альга, — сказала она однажды то ли с сожалением, то ли с укором.
— Неужели? — философ схватил себя за волосы, словно мог на ощупь ощутить седину. — Это, наверно, мудрость проступает. — А у вас нет…
— Мудрости? — усмехнулась Ари.
— Седины! Вы такая же молодая и вообще такая же, как раньше.
— Пока — да… — Она молча склонила голову. — Ступайте подкрепитесь, я вижу, вы проголодались за эту вахту.
Ари удобно устроилась перед овальным обзорным экраном, а он прошмыгнул в узкий люк и отправился в Энергетическую кабину. Но не успел опустошить и трех питательных тюбиков, как из динамика донеслось:
— Скорее сюда, скорее, Альга!
С початым тюбиком в руке он влетел в кабину управления.
— Что случилось, Ари?
— Смотрите, смотрите! — она указала на экран. — Как только я включила преобразователь…
Сперва Альга ничего не заметил. На экране клубился бледно-серый туман. Но, присмотревшись, начал различать размытые контуры строений, деревьев, целого скопления каких-то предметов. То тут, то там что-то сверкало и вспыхивало.
— Видите? Видите? — шептала Ари. — Да это же идет бой! Возможно, за этот мост — видите эту серую полосу над рекой? Ну ясно, вон бегут юноши с палками.
— Они из этих палок стреляют. Это уж какая-то хитрая техника.
— Это было еще до начала Космической Эры. Какой путь по Вселенной совершили эти хронотроны!
— Так это всего лишь отражение реальных событий?
— Да, конечно. Мы наткнулись на те хронотроны.
Слово «те» произнесла она с нажимом, и философ сразу понял все. Тогдашние элементарные частицы времени понесли в глубины Вселенной моментальные отпечатки вещей, людей, событий. Постепенно живая картина вырисовывалась все ярче, можно было различать детали, как в старинном немом фильме.
…Рассыпавшись по обеим сторонам насыпи, группа юношей с пятиконечными звездами на пилотках бежит к мосту. Вокруг черными фонтанами взрывается земля, у самой воды они залегают, лихорадочно стреляют по противоположному берегу, чтобы не допустить врагов к мосту. Налетают самолеты с черными крестами, сбрасывают черные бомбы. Дым застилает все вокруг, а когда он рассеивается, парни снова ведут огонь по противнику.
— Смельчаки! Герои! — шепчет Ари. — Какие это были люди!
Она касается верньеров аппарата, и вот крупным планом виден один из юношей. Что в нем привлекло Ари? Может быть, лоб мыслителя? Или темно-карие глаза, исполненные страданием? Гримаса боли на его лице, рукой он хватается за бок, между пальцами струится кровь. Ари вскрикнула. Юноша удивленно повернул голову, словно услышал ее крик через грядущее тысячелетие, посмотрел в небо, затем, сжав зубы от боли, начал отползать назад, подальше от реки. А взрывы бушевали, рвали землю. Ари и Альга не отрываясь следили за юношей, видели, как в конце насыпи ранило его второй раз. Ари не могла выдержать этого и выключила аппарат.
— Кровавая история человечества… — сказала она. — А этот юноша, по-моему, был очень одаренный. Я увидела это по его глазам, по тонким чертам лица.
— Ничто не рождается безболезненно, — заметил Альга. — А это ведь был рассвет новой эры.
Когда Ари снова включила преобразователь, на нем появились иные картины.
…Горы, одетые шелком листвы, берег моря, залитый солнцем, заполненный голыми людьми. Гладкие, лоснящиеся тела. Едят, купаются, пьют, спят. Особенно жадно набрасываются на какую-то сухую рыбешку, запивают из каких-то граненых кружек. Как могли их желудки переваривать так много грубой пищи? Может быть, именно от этого у многих такие животы?
Неусыпные хронотроны понесли в недра Галактики всякую всячину: и эпизоды любви, и сцены ненависти, и благородные дела, и позорные поступки. Ох, сколько этих постыдных поползновений! И все из-за вещей, из-за небольших клочков бумаги, которые можно обменять на что угодно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
