меня через Борьку. Нынче я носу не кажу, даже в Новгороде. Чёрт знает, где ещё свидимся, голубчик.
Курбский кивнул, но мысли его уж были смущены речами Луговского.
– Береги себя, Андрюш, – молвил Михаил напоследок.
* * *
Поместье Вяземского в нескольких верстах от Новгорода нынче принимало царскую братию. Просторных покоев с лихвой хватало, а светлые палаты позволяли закатывать оглушительные пиры, ничуть не менее лихие, нежели играли в Слободе али столице. Но, право, музыка не нарушала мрачного молчания над имением. Вечерние туманы хмуро укутывали терем да прочие пристройки, ютившиеся к нему.
В покоях, какие избрал себе государь, стояла тяжёлая тишина. Владыка сидел в глубоком кресле подле окна. Едва что было видно – спустилась ночь, и луна едва-едва казала себя серебристой каймой. Этого робкого света не хватало, чтобы дать очертания здешним долинам. Владыка бесцельно глядел в окно, когда в коридоре раздались грузные, тяжёлые шаги. Сердце Иоанна сжалось, когда дверь отворилась. Царь перевёл взгляд – на пороге стоял Басман-отец. На нём не было лица, опричник едва стоял на ногах. Только переступив порог, Алексей плашмя положил руку на стол и, точно окончательно обессилев, рухнул в резное кресло, закрыв лицо рукой.
Словно кованой булавою Иоанн ощутил удар в своей груди. Страшная неискупимая вина пред своим старым верным воеводою сломила дух царя. Мучительная беспомощность подступала к горлу Иоанна, и он не мог эту удушающую тоску и страшное бессилие облечь в слова. Алексей сидел, пялясь отсутствующим взглядом пред собой. На столе стояла водка, но Басман и так уж набрался сполна. Тяжёлый вздох разрушил мучительную тишину. Алексей подался вперёд, упёршись локтями о стол, вновь проведя рукой по своему лицу.
– Не должно, чтобы родители чад хоронили… – молвил Басманов.
Иоанн кивнул, поджав губы. Владыка вновь отвёл взгляд к окну. Нынче, когда перед царским взором сидел убитый горем отец, Иоанн горько жалел, что никогда не умел находить ободряющих, добрых слов. Царь сторонил взор свой от Алексея.
– Дурак старый, порадовался за сынку-то… – пробормотал Басман. – А Федька сам как… Это мой был крест, не его, мой…
– Прости меня, Лёш, – молвил Иоанн, прикрывая свой взор рукой.
– Не за что вам, царе, у меня-то прощения просить, – молвил Алексей.
Иоанн сглотнул, мотнув головою да проводя рукой по лицу своему.
* * *
От Фёдора не отходили ни на миг. Единственным его оживлением были приступы горячего бреда. Тогда крепостным девкам приходилось звать ратных мужей, чтобы сдержать его на кровати. Дивились, откуда в его избитом ослабевшем теле подобная прыть. Штаден реже прочих отходил от кровати Фёдора. Пару раз, ближе к вечеру, Басманова снова рвало кровью, а на губах оставалась розоватая пена. Немец держал голову Фёдора, отводя её в сторону, да следил, кабы не запал язык.
Генриха самого начало бросать в дрожь, покуда он наблюдал, как отрава губит юношу. В своих странствиях наёмник премного видел смертей от яду, и нынче становилось всё страшнее и страшнее за жизнь Фёдора. Генрих сидел на сундуке подле кровати Басманова, видя, как уста опричника уж мертвенно побледнели. Немец был погружён в свои мрачные мысли, оттого и не заметил, как высокая молчаливая фигура государя возникла тенью в дверях.
Когда он заметил, сразу же поднялся со своего места и поклонился. Иоанн проследовал в покои, холодно кивнув Генриху. Хмурый лик царя омрачался с каждым мгновением, покуда он глядел на юношу. Белая кожа Фёдора блестела от выступившего лихорадочного пота. Владыка чуть наклонился, коснувшись руки Басманова, и тотчас же хмуро свёл брови. Иоанн крепче сжал руку юноши, а потом выпустил и отшагнул от ложа, чувствуя, какой страх обуял его сердце.
Генрих встревоженно посмотрел на царя. Иоанн безмолвно указал на руку Фёдора. Немец набрал в грудь воздуха и выполнил повеление. Генрих тотчас же ужаснулся, прижав к своим губам кулак.
– Он холодеет? – тихо спросил Иоанн, точно не желая верить собственной речи.
Мертвенная дрожь пробежалась по спине Генриха, он медлил с ответом.
– Он холодеет?! – царь сорвался на отчаянный крик.
– Да! – Немец выпустил руку Басманова, чувствуя, как смерть уж подступила к Фёдору.
Иоанн стиснул зубы до скрипу, и приступ исступлённой ярости обуял его. В страшной и безмерной злости царь вцепился за шиворот немца и впечатал его в стену. Генрих сдавленно прорычал, но не смел противиться. Он сдержал свой выученный порыв схватиться за оружие, ведая, кто пред ним. Царь же наотмашь ударил Генриха по лицу рукою, унизанной тяжёлыми перстнями. Скула немца рассеклась, а сам опричник пал ниц, упёршись рукою в сундук.
– Прочь! – прорычал Иоанн, указывая на дверь.
Немец поднялся на ноги, не смотря на государя, и спешно покинул покои. Иоанн же вскинул руки свои, чувствуя, как их охватывает лютый февральский мороз. Царь стиснул кулаки, чтобы почувствовать хоть боль, но тщетно. Прислонив оледенелые руки к пылающему лбу, Иоанн зажмурил очи, впав в кресло.
«Узрел я, неразумный, узрел, что Ты, Отче, прогневался на меня. Ежели заберёшь его у меня, я навеки разучусь милосердию. На суд Твой явятся Твои слуги, без покаяния, без поминания – зарежу как скот, ибо учил Ты – око за око. Мне сию волю – карать и миловать – Ты же, Всесильный, дал и нынче мирись с этим. Не забирай его. Нет у меня ныне сил отпустить его. Тебе ли не видеть немощь мою? Тебе ли не ведать, как нужен мне он? Всесильный и Безмерно Благой, пошли мне немного времени, а ежели у Тебя ко мне осталась милость – призови меня к Себе раньше, нежели призовёшь его. Не должно, чтобы родители чад хоронили. Тебе ли, о Владыка, о том не знать? Будь милостив, не ко мне, Боже, но к Своим рабам, к Алексею, убиенному горем, и я буду милостив к рабам своим и спошлю ту милость, коей Ты, Отче, вразумишь меня».
* * *
Меж тем Афанасия держали под стражею. Он не мог покинуть своих покоев, но не был Вяземский ниспослан в подземные погреба поместья, точно постыдный преступник. Его рука, раненная государем в приступе оголтелой ярости, знатно опухла, даже будучи в скором времени схвачена повязкою, и кровь остановили весьма быстро.
Рынды, сторожившие вход, расступились, и в покои зашёл Басманов. Афанасий встал с кровати, придерживая раненую руку на весу, чтобы не мучиться отёком.
– Ты в самом деле веришь, будто бы я опоил его отравою? – спросил Вяземский.
– Нет, что ты! – злостно усмехнулся Алексей, проходя по покоям да рухнув на сундук, а спиною опёршись о стену.
Следом за Басмановым вошёл царь. Вяземский невольно шагнул назад, да упёрся в кровать.
– Вот
