4 октября. В 16.00 час. прибыл в Барвиху, привезя 14 страниц статьи о набоковском «Пушкине».
5 октября. Солдатовы сообщили мне потрясающую новость: Мария Игнатьевна Будберг зашла в какой-то магазин и сунула в свою сумку товару на десятки фунтов, а в кассу внесла лишь самую ничтожную сумму. «Очевидно, была пьяна», — говорит Руфина Борисовна. На суде она держалась развязно. Говорила: в тот день я украла кое-какие вещички еще и в другом магазине.
В газетах было сказано, что Будберг уроженка России.
Как удивились бы, узнав об этом, Горький и Уэллс — ее именитые lovers[124].
5 ноября. Пришла Клара. С нею Митя и Люша. Я дико обрадовался. Кларочка обняла меня сзади и вдруг, покуда я болтал чепуху, сказала: «Вчера днем умер Николай Корнеевич».
Мне эти слова показались невероятными, словно на чужом языке. Оказывается, Коля, который был у меня три дня назад, вполне уравновешенный, спокойный, прошелся со мною над озером, — вчера после обеда уснул и не проснулся. Тихо умер без страданий. Марина — в трансе — вошла, увидела мертвого Колю и пошла на кухню домывать посуду.
Коленька! С той минуты, как Мария Борисовна в 1905 кип показала его большеголового мне в Одессе под олеандрами, я так привык, что у него, а не у меня будущее.
Прости меня, Колечка, не думал я тебя пережить. В голову не приходило, что я буду видеть облака, деревья, клумбы, книги, когда все это для тебя тлен и прах.
8 ноября. Вчера Лидочка приехала из Комарова. Была у меня. Чувствует себя бодрее, чем в Переделкине. Статья Солженицына в защиту языка — против Виноградова{7}. Обсуждаем проект устроить его в Москве.
28 ноября. Прочитал рассказ Солженицына. Ну и мастерище. «Правая кисть».
Опять о бесчеловечье человеческом.
Паустовский выразил желание подписать петицию о Солженицыне. Мы были у него с Люшей.
Вчера написал большое письмо Солженицыну. Мы собираем подписи: уже есть подпись С.Смирнова, Капицы, Шостаковича, моя, Паустовского. Интересно: даст ли свою подпись Твардовский{8}.
27/XII. Все говорят о деле Синявского{9}, во всех лит. учреждениях выносят ему порицание по воле начальства, хотя никто из осуждающих не видел его криминальных произведений.
29 декабря. Я вырвался из этой подлой тюрьмы. Температура у меня 37, но какое счастье проплестись на трясущихся ногах к машине и очутиться в глубоких снегах Переделкина.
Поздравлений с Новым годом я получил около сотни — от Солженицына, от Паперного, от протоиерея Пимена.
1966
6 января. Был Иосиф Бродский. Производит впечатление очень самоуверенного и даже самодовольного человека, пишущего сумбурные, но не бездарные стихи. Меня за мои хлопоты о нем он не поблагодарил. Его любовь к английской поэзии напускная, ибо язык он знает еле-еле. Но человек он в общем приятный. Говорит очень почтительно об Анне Ахматовой.
18. I. Были у меня лингвисты. Я показывал им начало Чукоккалы. В.Г. Костомаров попросил у меня сделать надпись на книге «Высокое искусство» — под портретом, снятым Вл. С. Лебедевым. И вдруг Таня Винокур сказала: три дня назад Лебедев умер.
Умер? Лебедев?! Я чуть не заплакал. Мы видались в больнице почти ежедневно. И какие планы строил он — хотел писать записки о Сталине, о Хрущеве — и хотя был очень слаб, мне и в голому не приходило, что я переживу его.
Вчера умерла Анна Ахматова.
Сегодня 5 марта. Умерла от пятого инфаркта в Домодедове. От Лиды скрывают: Лида только что перенесла припадок аритмии зверский. Боюсь, как бы она не сорвалась с места и не уехали в Ленинград на похороны. С Ахматовой я был знаком с 1912 г. — стоит передо мною тоненькая, кокетливая, горбоносая девушка в которую я больше верю, чем в эту рыхлую, распухшую, с болезненным лицом старуху. Наши слабоумные устроили тайный вынос ее тела: ни в одной газете не сообщили ни звука о ее похоронах. Поэтому в Союзе собралась случайная кучка: Евтушенко Вознесенский, Ардов, Марина, Таня, Тарковский и др. Тарковский сказал:
— Жизнь для нее кончилась. Наступило бессмертие.
9 марта. Я послал в Союз телеграмму:
«Изумительно не то, что она умерла, а то, что она так долю могла жить после всех испытаний — светлая, величавая, гордая. Нужно теперь же начать составление ее монументальной биографии. Это будет поучительная книга».
Оказывается, в Союзе Писателей 9-го было собрание писателей. Горячо протестовали против подлого молчания о выносе тела Ахматовой. Это сделали по распоряжению ЦК, даже на стене не вывесили объявления. Думали, что дело сойдет шито-крыто. Но на собрании в Союзе самые тихони с негодованием кричали «позор». Михалков, произнесший знаменитую фразу: — Слава богу, что у нас есть ГПУ! — был обруган единогласно.
25 марта. Я уже 10-й день в больнице — в Инфекционном корпусе, бокс № 93.
Приехал сюда с нормальной t°, а сейчас у меня 37,5. Душевные муки я испытываю страшные. Сейчас, держа корректуру III тома, прочитал свою статью о Бичер-Стоу. Позор, банальщина, сюсюкание, фальшь. Если бы мне, когда я был молод и бился за новые формы критических статей, показали эту статейку, написанную в сталинские дни для Детгиза (а Детгиз отверг ее, так как тогда боролись с «чуковщиной»), — если бы мне показали эту дряблую, бескровную статейку, я бы заплакал от горя. Всю жизнь я отдал на то, чтобы таких ханжеских, гладеньких статеек не существовало на свете, — и вот в Собрании моих сочинений как образец читателям преподносится эта затхлая статья, в которой нет ни искры «чуковщины».
К письму (к Косолапову) нужно прибавить:
Пользуюсь случаем, чтобы сказать Вам, как горько мне выносить цензурный гнет над моим «Собранием». Вырезали из моей статьи «Тынянов» несколько строк о Юлиане Григорьевиче Оксмане, в то время как это имя свободно печатается во многих изданиях. И сейчас почему в мой третий том не вводят мою живую статью о Джеке Лондоне? Разве Джек Лондон тоже табу, как и Оксман? Я думал, что, приобретая сочинения Чуковского, Вы знали, что такое Чуковский.
1 апреля. День рождения, 84 года.
Солнце!! Птицы криком кричат за окном. Корректура III тома.
Подлая речь Шолохова — в ответ на наше ходатайство взять на поруки Синявского{1} — так взволновала меня, что я, приняв утроенную порцию снотворного, не мог заснуть. И зачем Люша прочитала мне эту речь? Черная сотня сплотилась и выработала программу избиения и удушения интеллигенции. Я представил себе, что после этой речи жизнь Синявского станет на каторге еще тяжелее.
12 апреля. Пробую писать для Чукоккалы — о Сологубе; трудная тема. Вообще — по теперешним временам Чукоккала — сплошная нелегальщина. Она воскрешает Евреинова, Сологуба, Гумилева, Анненкова, Вячеслава Иванова и других замечательных людей, которых начальство предпочитает замалчивать. Что делать?
19 июля. Вчера был Солженицын с женой. Я только что прочитал его «Раковый корпус». Он боится, что «высшие власти», раздобыв его худшие пьесы, недаром напечатали их для внутреннего распространения. Хотят, чтобы с пьесами познакомились члены правительства и вынесли бы ему свой приговор. Очень хвалит мою книжку «От Чехова до наших дней» (?), Катаева еще не прочел. «Раковый корпус» в «Новом Мире». Надеются напечатать. Твардовский одобрил, но запил — третий запой за нынешнее лето. Он предлагает заглавие «От четверга до среды». Похоже, что ~ Солженицын никакими другими темами не интересуется, кроме тех, которым посвящены его писания.
Спросил его жену: есть ли у них деньги. Говорит, есть. Даже валюта. Она получает 300 р. в месяц (как химик). Кроме того, А. И говорит: богатство не в том, чтобы много зарабатывать, а в том чтобы мало тратить. «Говорю ему: тебе нужны ботинки. А он: еще не прошло 10 лет, как я купил эти».
Вышел 3-й том моих «Сочинений». Опечаток тьма.
20 июля. С Солженицыным снова беда. Твардовский, который до запоя принял для «Нового Мира» его «Раковый корпус», — после запоя отверг его самым решительным образом.
21 [декабря]. Был Ал. Галич — весь день сочинявший стихи, прочитал стихи среднего качества. Мите он очень понравился. И действительно, он очень большой человек. Научился он мещанскому нынешнему языку — в больницах, Т. к. ему подолгу пришлось валяться в общих палатах.
Кончаю для Чукоккалы — про Мандельштама.
1967
14 января. Читаю старый отчет о заседании в Союзе Писателей по поводу Пастернака{1}. Особенно подлы речи Перцова и Корнелия Зелинского. Вчера на полчаса приезжала Лида, рассказывала о Луниных, разбазаривших наследие Ахматовой{2}.
