Она вздрогнула. Гарольд свертывал палатку и крепко связывал ее ремнями.
— И больше мы не дотрагиваемся друг до друга. С этим кончено. Это принесло Флаггу то, чего он хотел. Мы вырубили их комитет Свободной Зоны. С ними покончено. Они могут запустить электричество, но как с действующим сообществом с ними покончено. Он даст мне женщину, рядом с которой ты будешь выглядеть как мешок с картошкой, Надин. А ты… ты получишь его. Счастливые денечки, верно? Только, если бы я был на твоем месте, я бы здорово трясся сейчас.
— Гарольд… пожалуйста… — Ей было плохо, она плакала. Он видел ее лицо в тусклом отблеске огня и испытывал жалость к ней. Но он вышвырнул жалость из своего сердца, как вышвыривают пьяного забулдыгу, пытающегося войти в маленькую уютную забегаловку на городской окраине, где все знают друг друга. Неотвратимый факт убийства запал в ее сердце навечно — это ясно читалось в ее больных глазах. Но что с того? Точно так же этот факт присутствовал и в его сердце тоже. В нем и на нем, давя, как груда камней.
— Привыкай, — грубо сказал Гарольд. Он закинул палатку на свой мотоцикл и начал привязывать ее к багажнику. — Все кончено для них там, внизу, и кончено для нас, и кончено для всех, кто умер от супергриппа. Бог отправился на отдых поудить рыбку, и Он будет отсутствовать очень долго. Настала полная тьма. Темный человек теперь сел за руль. Он. Так что привыкай к этому.
Она издала горловой скрежещущий стон.
— Поехали, Надин. Две минуты назад это перестало быть предметом красивых дискуссий. Помоги мне сложить все это дерьмо. Я хочу отмахать сотню миль до восхода солнца.
Спустя мгновение она повернулась спиной к разрушению внизу — разрушению, казавшемуся почти незаметным с такой высоты, — и помогла ему упаковать все остальные вещи в его багажник и сетки своей «веспы». Через пятнадцать минут они оставили позади огненный цветок и ехали в прохладной и ветреной темноте, держа путь на запад.
Для Фрэн Голдсмит этот день закончился безболезненно и просто. Она почувствовала теплый толчок воздуха в спину и неожиданно полетела в ночь. Что-то сбило ее с ног.
«Какого хера?» — пронеслось у нее в мозгу.
Она приземлилась на плечо, здорово ударилась, но боли по-прежнему не было. Она лежала в овраге, идущем с севера на юг у края заднего дворика Ральфа.
Прямо перед ней приземлился стул — аккуратно, на все четыре ножки. Вместо сиденья у него была черная дымящаяся масса.
«Какого ХЕРА?»
Что-то упало на сиденье стула и скатилось с него. Что-то дергающееся. С ужасом, хотя и притупленным шоком, она увидела, что это рука.
«Стю? Стю! Что происходит?»
Непрерывный, трескучий грохот поглотил ее, и предметы стали сыпаться дождем повсюду. Камни. Куски дерева. Кирпичи. Кусок стекла, покрытый паутиной трещин (не из таких ли кусков стекла был сделан книжный шкаф в гостиной Ральфа?). Мотоциклетный шлем с кошмарной смертельной дырой сзади. Она видела все ясно… слишком ясно. Лишь несколько секунд назад на улице было совсем темно…
«Ох, Стю, Бог ты мой, где же ты? Что происходит? Ник? Ларри?»
Раздавались крики людей. Не смолкал ревущий грохот. Было светлее, чем днем. Каждый камешек отбрасывал тень. Предметы по-прежнему сыпались дождем вокруг нее со всех сторон. Доска с торчащим из нее шестидюймовым гвоздем рухнула прямо перед ее носом.
«…ребенок!..»
И следом за этой мыслью пришла еще одна, в которой слились все ее предчувствия: «Гарольд сделал это, Гарольд сделал это, Гарольд…»
Что-то обрушилось ей на голову, на шею, на спину. Огромная штуковина, свалившаяся на нее, как подбитый ватой гроб.
«О БОГ МОЙ, О МОЙ РЕБЕНОК…»
А потом темнота поглотила ее, унося в никуда, туда, куда до нее не мог добраться даже темный человек.
Глава 59
Птицы.
Она слышала пение птиц.
Фрэн долго лежала в темноте, слушая птиц, пока не сообразила, что темнота эта на самом деле не темная. Она была красноватой, движущейся, умиротворяющей и заставила ее подумать о детстве. Субботнее утро, не надо идти ни в церковь, ни в школу — день, когда можно поспать подольше. День, в который можно проснуться, когда захочешь… И вот ты лежишь с закрытыми глазами и не видишь ничего, кроме красноватой темноты, — это субботнее солнце просачивается сквозь нежную: сеточку сосудиков на твоих веках. Ты слушаешь птиц, поющих на старых дубах возле дома, и, быть может, ощущаешь запах морской соли, потому что тебя зовут Фрэнсис Голдсмит и тебе одиннадцать лет в это субботнее утро в Оганкуите…
Птицы. Она слышала пение птиц.
Но это был не Оганкуит; это был (Боулдер)…
Она долго раздумывала об этом в красной тьме и вдруг вспомнила взрыв. (…Взрыв?..) (…Стю!)
Ее глаза резко распахнулись. Ее охватил ужас. «Стю!»
И Стю сидел рядом, возле ее кровати, с рукой, обмотанной свежей белой повязкой, ужасным, правда, уже подсохшим порезом на щеке и жалкой шевелюрой, добрая половина которой сгорела; но это был Стю, он был жив, и, когда она открыла глаза, громадное облегчение отразилось на его лице, и он сказал:
— Фрэнни. Слава Богу.
— Ребенок, — сказала она. Горло у нее пересохло. Слово прозвучало шепотом.
На его лице ничего не отразилось, и все ее тело сковал холодный, слепой страх.
— Ребенок, — произнесла она, выдавливая слова с трудом из похожего на наждак горла. — Я… потеряла ребенка?
Тогда на лице его забрезжило понимание. Он погладил ее своей здоровой рукой.
— Нет, Фрэнни, нет. Ты не потеряла ребенка.
Она заплакала, слезы, струившиеся по щекам, обжигали ее, и она обняла его изо всех сил, не обращая внимания на то, что каждая мышца ее тела, казалось, вопила от боли. Она стиснула его. О будущем она подумает потом. Сейчас все, в чем она нуждалась больше всего на свете, было здесь, в этой залитой солнцем комнате.
Из раскрытого окна доносилось пение птиц.
Потом она попросила:
— Скажи мне. Очень плохо?
Лицо его было угрюмым и мрачным. Он не хотел отвечать.
— Фрэн…
— Ник? — шепнула она, глотнула, и в горле у нее раздался слабый треск. — Я видела руку, оторванную руку…
— Может, лучше подождать, пока…
— Нет, я должна знать. Очень плохо?
— Семеро мертвы, — тихо и хрипло произнес он. — Думаю, мы еще легко отделались. Могло быть гораздо хуже.
— Кто, Стюарт?
Он тихонько сжал ее руки.
— Ник — один из них, родная. Там была эта стеклянная панель, наверное, ты помнишь — это окно во всю стену, и оно… оно… — Он запнулся на мгновение, поглядел на свои руки, а потом снова на нее. — Он… мы сумели опознать его по… по некоторым шрамам. — Он отвернулся, а Фрэн испустила хриплый вздох.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
